люди…
и вечное лето в тягости,
и дорогие – до курса ду-шев-но-
стимулы –
как же прожить с вашей светлой «такостью» –
связанной доброкружевом?
в сырости,
в изморозь, в морось канув чёртову,
как же на белое – ядом
выдохнуть?
нервами как человеков – чётками! –
выкатать?
латы мои,
вы б могли
тучи в ладони своей взвешивать,
за крючочки подвешивать лучики
(висельник!),
говорить, что какого такого лешего
выбирают лучшего,
чтобы выстрелить?
выстрелю – мёдом ладошек, патокой,
переучётной торговлей –
в розницу –
грустных confessio (не в духе патрика),
едущей кровлей,
миазмом возраста…
тучи в ладонях,
ладоням – радостно,
лучики – в петлях,
луна – в заколочке, –
жарко…
кончается
кон-ча…
градусник
вечное лето
у вечной сволочи
2
Любовь догорает, а галактики продолжают сближаться.
Астероиды пахнут сеном и ложатся под губы лошади.
Без копыт остаётся дремавший внутри (глубоко-глубоко) «шатци»,
без копыт останется и следущий «шатци» (может быть),
а галактики продолжают сближаться.
И эту тягу
невозможно шарахнуть водородом, серой, кустарным атомом…
Колокольное солнце кладёт купола на плаху.
Человеки раскрашивают лицами площадь Затемно,
человековы лица въедаются в кожу цинком,
человекофилия сдирается с мясом, впрочем
галактики продолжают сближаться – дот…дот…ссылка,
в которой расстояние между буквами не короче
расстояния между пальцами.
В тёмных линзах
темнота тупится,
предметы становятся всё отчётливей,
всё контактнее…
Человекофилия – яркая, разукрашенная разноцветными фонарями пицца,
по которой кусками сыра вышиты человечные «что ты? Как ты там?»
И хотя любовь догорает,
распечатанные конверты лиц амнезируются клеем,
и хотя опрокинутые жеребцы Трои понуро лежат с
плодовитой Бастет,
–
вздрагивая,
смущаясь,
звёзднощёко-смешно алея,
галактики улыбаются
и продолжают сближаться.
