Просонница идёт на «кис-кис-кис»,
в свинячий визг завязанное хмелем.
В прыжке господь, вздыхающий Акелла,
пытается почистить старый диск
формата G, как мягкий помидор,
кровоточащий ласкаво от ласки.
Стрекочет муха монотонный пасквиль
на безпаучье слишком тонких штор.
На безпастушье сонная свинья
жуёт сирень ногтей и мониторный
стрихнин словес из ящика Пандоры,
которая у каждого своя.
Свинье – сопливо. Матрице – смешно.
Пандоре – до щекотного тревожно.
Акелла говорит: «какого рожна»
и сеет рожь над пропастью сплошной
прихлевной хатки, где стоит пивной
будильник, гугльтоковый вставальник,
где спит лицо без паспорта в двухспальной
кормушке, где, как пьяный постовой,
часы несут кадабру, абру и
мигрень от стука невходящих в вечность
векоминут, ссутуленные плечи
сутулящие больше…
Встать.
Отбрить
незримых собеседников. «Кис-кис»
сонливости зажать, как долг соседу.
Костюм лица, безжалостно рассветом
записанный на неформатный диск,
стереть пилюлей антисвинства…
Но
не-гриппа штамм кривляется в копилке
подкожной.
Хмель – во лбу.
Сирень – в бутылке.
И тихий шёпот ктулху за спиной…
