Так и шли. Мы где-то так и шли,
скалолазы в маске зубоскалов, –
по барханам выдержанной лжи,
по следам шерхановых фекалий…
Как оса, барахталась в глазу
в сливках цвелых вся Килиманджаро.
Души, кувыркаясь на весу,
раненым терпением дрожали.
Шли и шли. Прицельно шли. Хотя
на привалах падали на колья,
и, наевшись крыс или котят,
изучали ход некрёстный колик,
не умея – глупые! – из масс,
рвотных масс ломтя земного шара
метко выпасть внутренностью в таз,
но в ломте оставить своё жало.
Броун окружал нас, как пастух,
псами зажимающий ягнёнка.
И, в облоге прокажённых сук,
вылиняв советскою пелёнкой,
в сбрендившей от разума суме
ум гнусавил Лазаря заразно…
Мы сумели так и не суметь
лазерами вышить вечный праздник
вместо групп кровей под рукавом, –
игуаны цапали за пальцы,
чтоб мы сдохли на сороковой.
Но мы, суки, шли, как курсы акций –
мимо бирж и вниз от МВФ,
мимо дохлых рыб – и к Марианской,
сброшенной в висте шестёркой треф, –
чем мы вам мешали, ясно панство?
Шли и шли, как мелкий-мелкий град,
в город склизких туч и редких засух,
шли, как чёрно-белый звуко-ряд,
как от горе-шпал – девчонка-насыпь,
как от русских девок – медных труб
сытая танкеткой селезёнка,
как разбитый впрах орлицей рупь –
в чёрный ад карманов пусто-звонких…
Так и шли – похмелья бечевой
из желудков собственных шершавых.
Нас не ждал спасительный конвой
ни Голгофы, ни Килиманджаро.
Может, в санти-миг сойти с ума?
Что трущобы? Всюду ведь трущобы!
И Голгофа подойдёт сама –
Может, чтоб обнять.
А может, чтобы…
***
Бикфордов шнур. Качание сандалий.
Рука на попе (пошлость, отойди!)
Не каскадёр, но я тебя держала…
Сизифу – проще с камнем-конфетти,
а тут – гиеной смазать параною,
намазать новостями пустоту,
что в лёгком валерьяновом запое
сливается с невидимой тропою
и говорит Карениной «ту-ту», –
бесплотен поезд…
Да и всё бесплотно.
Пора сжигать все справочные «ро».
Животному с инстинктом неживотным
дорогу перешли с пустым ведром.
Бикфордов шнур. Но где же порох, порох?
По роже, что ли? Жалко. Не помо…
Горохов царь, прамёртвый сучий потрох,
хохочет в запростыненном трюмо.
Антиталан антитела талантов
вживил – и вот, – Тантал наоборот!
Ты прячешь лоб в моём несшитом платье,
но это тебя тоже не берёт.
И что трясти словами-погремушкой,
и что в глазунью глазки выжимать?
В Карпаты зачехлившиеся уши
безвольно, по Ван-гоговски, лежат
отдельно. И, не пластик, то есть пластик,
но не хирург, – ну чем я помогу?
Ничтожный обесспирченный фломастер,
пчелёнок, припечатанный к боку,
не овод гера-иновый, не слепень,
не опиумнорожденный дракон…
Скажи, какой из женщины Асклепий? –
лишь в юбке мятой «жрец»-Лаокоон!
Лишь понапрасну ржавые медали
звенят в моём ничтожном языке…
Но мы – пройдём – комочками металла
в забытом контрабандном рюкзаке…
