Колыбельная старости

Небо сбивалось с ночи, как мужчины порою – с ритма.
Не получалось.
Женщина не могла уснуть.
Ох уж все эти временные разлуки, -
пойдёт отлить – да и умрёт вдруг. Уедет куда – попадёт под трамвай или трактор,
или, что хуже, вскарабкается, как на Эверест, на некоторую неизвестную гадюку –
и что тебе?
Одно небо в кондоме из штор.
Да и то сбивается.
Как уснёшь-то?
Женщина считала часы душой, древнее, чем древнегреческие счёты,
пила шорты,
шептала что-то
недремлющей водолазке.
Наверное, сочиняла о себе сказку…

«…а потом выходил на прогулку угрюмый бритоголовый лун
и отбрасывал трости, когда облака, захлёбываясь минетным
приступом, размазывали по щекам Млечный.
Я аккуратно вкладывала июнь
в пододеяльник, плясавший животной лентой
под животом.
Я с ним разговаривала, с животом,
с упавшими в него бомбами булок, ударами солнечных зайцев, толчками в область
пупогородия, путанинска, оооохмска.
В животе начинался шторм,
стегающий плёткой утопленницу – то ли совестность, то ли совесть, -
не помню.
Я консервировала его в себе, шторм.
Я расстёгивала пуговки Августу, я подвязывала вялую ветвь стареющему листопаду.
Джоконда очередного года, застывшая на холсте зарёванных штор,
указывала дрожащей рукой на баррикады старости, на странные баррикады,
за которыми прячется зеркало. Или портрет. Или греется
Греевский уголовный кодекс: статья «синдром Дориана», поправка на женский пол, -
скорее, отягощающее, чем смягчающее обстоятельство.
У палача Хроноса оставался в руках хвост, отброшенный жуткой я-ще-ри-цей.
Иногда – кусочек сердца. Целлофанового. Упакованного в латексный
пакетик. Иногда – не упакованный. Иногда не кусочек – зёрнышко.
Иногда – просто сжатый в горсти кашель, выстрелы ревматизма. Реже – спазмы
желания.
Я не плакала, нет, – я просто завидовала этой дурище-Золушке, –
подумаешь, – туфелька! А тут рассыпаешься, как зараза,
своими микробами по часовремени – а они ещё и не ведутся, сволочи!
Полапать – да, а вот предложить руку – что вы! Даже платком с тобой не поделятся…
Тони, как белка, в бутылке, скачи, как кобыла, в обруче,
засыпай себя песком своих почек в танце метелицы!

Засыпай, милая.
Баю-баю.
Спрашиваешь, что будет потом?
Космическая пыль, оплодотворяющая вечный дом,
одноухий пёс сбрендивший, зазвездевшийся, что он – корабль в окружении дюн,
питьевые слёзы тысячи мёртвых лун…

Но пока ещё
один из них –
маленький лун, бритоголовый, -
отправляется на прогулку,
размазывает облакам Млечный – щёки, губы, – чтоб погуще да покрасивей.
Я знаю, что проснусь утром. Запалю чёрту люльку.
Соберу с пола живительные пивные росинки.
Отодвину Джоконду, резко отдёрнув холст,
брошусь на баррикады голодным соском ( сколько ещё ему ждать вечерни?) –
и увижу в зеркале старость в полнейший рост,
с идеальной фигурой, с наивысшей пробой золотого сечения,
с тросточкой,
с губами-улыбкой,
с засосом у
атласной шеи,
с руками, которые пели мне
в те ночи, когда казалось, что я никогда-никогда не умру,
бесполезные колыбельные...»

Небо сбивалось окончательно.
Выкатывалось мама-солнышко. Помогало кончить.
Водолазка обнимала стул растрогавшимися рукавами.
Женщина, обрадованная квази-финалом, начинала выпрашивать его, но, еле выговорив «Отче…»,
засыпала, не зная, как он головой кивает
и что думает.
Может, так, просто – мысли о старости,
о том, почему он, великий фонарщик, выгуливая по ночам растущие луны,
распугивает земной народец – и тот мечется в поиске райских зарослей,
где можно любить
и чувствовать себя
вечно
юным.

Опубликовано:	12.05.2009 15:10
Создано:	12.05.2009
Просмотров:	4190
Рейтинг..:	40 Посмотреть
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	1 Посмотреть

Колыбельная старости

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться