Поезд стучит, меняя восток на запад.
Рельсы от старых колёс чуть скрипят картаво.
Я оставляю, Гретта, кому-то заводь,
Заповедь – Гретту беречь... Я лежу в гестапо –
Жмурюсь от слабого света, чьего-то храпа.
Хочется встать и немного размять суставы...
Станция. Я пишу той, кого – оставил...
Гретта, ты знаешь, воздух пропах вещизмом.
Я – не лекарство – по графику – и подкожно.
Ты же сама посеяла, там, при жизни,
Жёлтые зёрна тяги к сепаратизму...
Далее – каждый вызов в ночи был ложным
И раздражающим ( полисы и франшизы.. –
Не страховались мы зря, - слишком суматошно,
Слишком на скорую руку тогда художник
Запечатлел нас....)
А ты не любила фото,
Верила в старое. Я выбирал науку.
Ночью будил, и твердил о сетях, частотах,
Следственных связях, наследственности в природе...
Ты среди ночи вставала, хватала сумку
И убегала. Наверное, к сэру Куку.
Днём возвращалась, скучала, сажала лук и
Кисла, как бледная леди седого лорда –
Мужественно. Без звука.
Я и оставил – сто тысяч тринадцать вёсен
Где-то назад. И теперь в поездах всё маюсь.
Раз в три столетья презент присылает крёстный –
Что-то тебе. И сегодня я возвращаю
Разом долги и подарки. Сейчас ноль восемь.
Поезд трясётся, соседи храпят – прогресс ведь...
Я вот пишу по старинке пером случайным...
Это посланье уже ни черта не весит.
Будет тебе подставка. Под новый чайник.
II
Письмо монаху
Здравствуй, монах, здравствуй, монах, здравствуй!
Я никогда не молилась – по ложке чайной
Не принимала причастие, как лекарство.
В тридцать девятое или Господне царство
Поздно – они мне исчезли рекой Почайной.
Здравстуй, монах мой, танцуй, мой монах! – посланье
Гретты – вот Гретта не Фаусту, а монаху...
Гретте уже не пристало - в чужие сани,
Гретта теперь к святому листом пристанет –
Надо ведь хоть кого-то завлечь на плаху?
Фауст шатается в поезде, носит джинсы,
Фауст страдает в плацкарте от пива с воблой.
Мог бы стать принцем, но нынче не в моде принцы,
Да и, наверное, это какой-то принцип –
Псевдострадание, обыкновенный облик,
Письма с локомотивом на синей марке...
Слушай, монах, мой монах, я лежу на пляже,
Яркое солнце не любит платки и рясы...
Мы, если встретимся, джигу какую спляшем?
Я вышиваю подушки. И пух лебяжий
Я собираю залогом на гибель твою на жарком
Пламени. Въедем туда, милый, первым классом –
Мы всем чертям покааажем!
Милый монах, добрый монах, милый!
Я же себя в воде, как дитё, топила,
Я и других бы топила, тащила б ниже,
Письма – любым! Не любимым! – волною слижет...
И я царапаю – ногти все обломались
(жёсткая галька) – где же ты, Фауст? Фауст!
Хоть бы тебе вечность была – не сахар.
Чайника нет. Мстить бы тебе – с размахом!
С чёртом не вышло. Значит, пойду к монаху...
III
Письмо к Марии
Мария... В вечный раз благословенно
Твоё неприкасаемое имя,
Которого не тронут грязь и скверна.
Мария – мир...
Мария – чистый демон.
Глаза Марии – море, в море – буквы.
Глаза Марии – волны, в волнах – вера
И маленькая толика мазута,
Которым поливают в новой эре
Саму любовь – не женскую, не даже
Любовь к себе, к земле, к словам, к пророкам...
Мария, ты прости, что я читаю
Синеющую марку, подпись – «Гретта»,
А там – ни буквы...
Только отчего-то
Всё чудятся какие-то дороги,
Остывший чайник, шаль на спинке стула,
И даже платье (Господи, прости мне),
А сверху – ряса...
Отблески костра мне
Грозят, как мой наставник – строго пальцем.
А вроде ничего и не случилось –
За все свои не помню сколько годы
Я был почти святым,
Не ведал светских
Бесед, соблазнов и литературой
Не увлекался (окромя духовной).
И только иногда мне снилось чудо –
Девчушка на коленях средь пустыни
И яркий белый свет.
И так хотелось эту
Девчонку обогреть. Но было рано.
И вот сейчас она совсем не снится,
И мне не спится, и в уютной келье
Всё бряцает незримое железо...
Скажи, Мария, что это?
Зачем?
IV
Письмо Марии
Ваши письма на тёмных обрывках незнамо чего
Доползают ко мне, как бродяжки со сломанной лапой.
Вы мычите, что вам надоел.. неразборчиво.. что-то-там кво,
И плюёте послания, и, избавляясь от кляпа,
Вы кричите, как доктору – трудный (с чахоткой) больной,
Как убитый – убийце, как утро – растрелянной ночи,
Что ничто не прекрасно под тёмной облезлой луной,
Что судьба кукабуррой над вами зачем-то хохочет...
Я читаю. Мне кажется, кто-то сфальшивил слегка,
Где-то смылось волной, где-то вымер язык, где-то пусто...
Через тысячи лет вам любимый не станет икать,
Через вечность уже не представишь ни мести, ни чувства.
Но вы пишите... И – ради этого – падать с икон... –
Чтобы в клетку грудную вам меньше муки и асбеста, -
Я пройду, как когда-то. Разбейте письмо, как стекло.
Я по крошке дойду в никуда – в резиденцию беса...
V
P.S.
... А дьявол безграмотен, дьявол кроток,
ему бы Марию, а мир – потом.
И он теребит всех грешивших красоток,
Тягает за косы промокших сироток,
Копается в сводках и пьёт Шато.
Ему бы Марию - такая пакость!
Случается бесу, что бес – в ребро...
А мир ему – выкуси, вот-те, на-кось,
Чего захотел-то, в котлах вон – закусь,
И в жёлтых домишках и кровь, и бром.
А дьявол упорен, и люди пишут,
Да только – загвоздка! – из ада – в ад...
Марии, конечно же, эхо слышно,
Но тёмные письма не ходят выше –
из адского марта в такой же мартябрь.
И дьявол кручинится, ест печенье,
Гоняет скелеты, поэтов бьёт...
Мария печалится. На леченьях.
Мария не может помочь. Священник
Приносит нектар ей и вереск-мёд.
...
а кто-то всё пишет... Монаху – Гретта,
Марии – монах и тэ дэ тэ пэ.
И, может, хоть чьим-то - Мария согрета,
И светлое стёклышко, как пайетка,
Блестит на холёной её стопе...
