В семь океанов аквариум. Спит планктон. Учится просыпаться, но – без дублёров. Ты расправляешь его полудетский стон шёпотом-погремушкой (пощады – горлу!). Глохнет небесный трубач – ты даёшь взаймы, раз уж отпущено было полцарства слуха. Ты бы и чёрные дыры смогла б умыть, но пожалела прикид – хороша косуха. Был бы, наверно, забавнейший космокросс, стихозабег на автующем фортепьяно, если бы ангелам не прищемили хвост в тщетной попытке схватиться за их сопрано.
Это – такой холодный-холодный дым, шарфом домов укутанный (в доме – тесно). На подоконнике дыма сидишь с худым ты паучонком из перьевого теста. Богову шерстку на лапках расчешешь да пёрышки выбелишь – и пергидроля чище. Ты его даже научишь читать и ждать, что рассветёт в небе глянцевой полной вишней.
Над облаками волчата в очках из слов пялятся вниз, идиллию взглядом гладят. Взгляд очень чуток и чувственно-невесом, так, что шуршит гранатово твой халатик. Дым к паучонку поближе ползёт – под кисть. Кисть мягко светится – вся из чешуек-шрамов. Дети туманностей вздрогнули, осеклись – ты их кормила хлопьями мандельштамов, кристи-кристаллами нового серебра, в мягких насечках твоей двадцать первой пробы, собственным вязким желе из добра добра и калорийно-бродской тяжёлой сдобы.
Крошки – грозе, и состав простучит в объезд курского купола, по ободочку радуг. Радуги обнимают нашитый крест и прижимаются к утренним балюстрадам.
На подоконнике дыма, так глубоко, что из-за ширмы отчётлив Марии лепет, воздух оранжев и чист. И дышать легко, если на выдохе – мир и кусочек неба.
