Уже колёса рельс грызут кору,
уже звенит, наверно, подстаканник…
Небесный леший закрывает краны
у красных век, и веткой чертит круг
из завтра в завтра…
А за полчаса
до завтра вечер-нож скользил по маслу,
и смешивались в тоненькой пластмассе
коньяк и время, ад и небеса.
И Млечный, незаметный под плащом,
протягивал нам столики и стулья,
и крик уборщиц, что сводил нам скулы
и грубовато тискал за плечо,
и прикорнувший в водостоках дождь,
и усик, чуть дрожащий, циферблата,
и привокзальных сумерек помаду,
которую губами не сотрёшь, -
возьми в карман. И курточку накинь –
под плач шансонный дочери пластинки…
Мы в чёрном молоке, как две соринки,
разделимся, чтоб встретиться на дне,
где ни колёс, ни перестука, ни
кофейных гранул фонариных всхлипов…
На дне стакана мы друг в друга влипнем,
на пике абсолютной глубины.
…уже колёса отстучали и
предполночь стук вложила в рот пластинке…
Мы – в чёрном молоке как две соринки,
но, веришь, в небе нас одной сочли.
