Осень кончается. Отчищаю цыплячьи перья,
вынимаю из кожи кусочки тюрьмы-вольера,
где металась, пытаясь с шеи, застывше ватной,
сорвать нитку дурацкой курицы-ариадны –
чаровницы, которая, видя, что морось-скука,
веселит тебя, будто деточку-потаскуху.
В эту осень, в которой ливни плодили жажду,
я входила не знаю сколько – увы, не дважды,
где глотала щёлочь столичного полуночья,
где об осень тёрлась не птицей – больным щеночком
у хирурга-времени, что, обмотав салфеткой,
операций «вместе» наставил по телу метки,
но отвлёкся на белых кроликов… Криком алым
трепетали бумажки – салфеточки трепетали –
как плохая примета, когда оставляешь в каждом
золотисто-гнойные крошки душевной замши,
серебристо-чёрные серьги, возможно, с кровью,
лоскутки себя, не угадавшей с кроем,
а ещё, возможно, язык, нарочито-птичий,
описательный, о моей к чужим кобелям привычке,
но сейчас он спорот – нашивка ушла с косухи.
Лишь на ворот бывшие клеят стократно: сука.
Ко-ко-ко – по осени цыпочка позврослела.
Молоко декабрьское, выкидыш чистотела,
голубиный помёт от мира, с которым нахуй
отправлялась в стужу назло всем, увяв, запахнуть –
оставляю всё на ужин врагам – с монеткой
(на орле – борзая, на решке, увы, левретка) –
отгрызайте, откуда удобно, а я пинцетом
из себя её выгребла, к счастью, на сто процентов.
И теперь, среди омутов, оводов, пуль – как мячик
прорезиненный, вынырну – отбарахталась по-собачьи!
Отхлебалась желаний джиннов, болотной жижи –
теперь жажда, возможно, сильней, да в желудке – чище.
Кукаречет зимнее утро, карикатурит
не привыкшее к новой зеркало – вот мол, дура –
по утрам, не озябнув от импотентов пота,
марафетит морду по версии капремонта:
в колокольне лба, не лизанной языками,
не гудит-гремит, похмельными пузырьками
не мерещатся сонных духов простаки-флаконы,
против пива троянского разум лаокоонит,
против алых капель лака или помады,
против мягких сыпучих примочек (на веки) мяты,
против всей мишуры для желающих балаганов,
для которых отныне – девственно-деревянна –
призрак смерти, идущий сама на себя с косою…
Для всех тех, кто знаком с корою его, смолою,
кто, как копья, сломал о меня все мои же нервы,
пусть мерещится, что вокруг меня – мрак и черви!
С появленьем декабрьского утреннего тумана,
свою маску отдам шаманскому барабану –
и он мне настучит про холод и про осадки,
про соседские сплетни, про медленной смерти блядки,
но при этом, конечно, в порядке всё в кои-зимы:
я люблю тебя.
Пожалуйста, не проспи мя…
