Я тебя нарисую – салфеткой на белой сорочке,
там, где три виноградинки одноглагольные сжаты
в кровяное пятно, под которым пульсируют строчки,
как бегущие к старту по яблокам белым лошадки.
Я озвучу тебя бубенцами по тихому снегу –
из Михайловской джезвы, нежнейше седого помола,
на котором флажками алеет застенчивый кегль
моих писем, продравших молчаньем забитое горло.
Я сложусь мандаринкой из полупрозрачных деталек –
остудить твои губы, в пыли от дорог и заносов,
и прохлада смешается с этим непрошенным тальком,
и откроется в космосе новый, бездырочный космос –
оригамящий космос, салфеточный, вафельный, мятый,
без углов и загибов, с планетами трёх виноградин,
где орбиты пропахли небесной клубникой и мятой,
где в хвостах у комет не найдёшь нерасчёсанных прядей,
где обрывки картона созвездьями томно застыли,
где закат длится вечность, а солнце – улыбка мальчишья,
где бумажные дольки, накинув мантильи из крыльев,
закрывают скворечник на шёпото-вскриков задвижку.
Виноградом раздавленным, грифелем тёмным, как прочность,
арифметикой в столбик телесный, бумагою птичьей
затушую пробел расстояний в слезах многоточий
и, присев покурить между космосов, на пограничье,
слово «мы» нарисую…
