Глупая красота — не красота. Вглядись в тупую красавицу, всмотрись глубоко в каждую черту лица, в улыбку ее, взгляд — красота ее превратится мало-помалу в поразительное безобразие
Моя глупышка поздно умерла…
Овца! – служила притяженья цацкам –
тому, как кто-то, кто – скалым-скала, –
светил в неё фонариком бенгальским
из ласки тигров, хищных – что сам свет,
который белым выдуман на диво…
Он трогал, принц! – оборванцем бесед,
оборвышем руки – глаза-оливы.
Он трогал – взглядом в суповую грязь
на мини-плитке, вымытой слезами,
когда по вечерам окурков князь
огнём стрелял в пижамный цвет фазаний.
Он трогал – гневом – за раздрай кустов
на мехе / шкурке / коже, что берёзкой
почти прошилась за весь свой простой
без чьих-то ласок, по-питоньи скользких
и по-петуньи гладких, и простых
настолько, что желать их – сміх, та й годі…
Моя глупышка сдохла – чтоб грести
веслом из снов – по снятым, как колготы,
прорехам между полем «я стою»
и полем «ты подходишь»
(цветом? мастью?)
…делиться? – на колоду и змею?
Сливаться? – в принце-лисие романсы?
В загривок, в задушилок, в «зарвалась!»
вцеловываться?
… Да греби, дурёха!
Веслом из снов – по прошлому.
Я – пас.
Пастушка –
от Бабая до Сварога –
пасу овец, которых приручать –
легко и просто (всех – легко и просто!)…
…мычат мизинцы.
Мирятся причал
заката одинокого – с коростой
трухлявых роз
(они – без колпака!
Они – умнее, и дичей – корнями)…
Моя глупышка…
Что рука? Рука.
Рука – и всё…
Не – «вместе»…
Что ж вы с нами,
Обломы-Князи, деете?!
В ответ,
как в цвет малины, прыгнуть не решаясь?..
Не приручайся!
… на фазаний цвет
твоих пижам, дрожа, как нервный заяц, –
слеза – и только…
В доме бродит ток…
Лифты рычат, крадутся выше-ближе…
Приручат?
… дым по комнате… дымок…
И в смоге всё мерещится: чуток
тумана, сквозь туманы – поводок
летит в лисят, летит – как молоток
злой нежности…
…лисята ещё дышат…
2
«…самая лучшая Эвридика – дикая Эвридика:
необратимая, нервная и живая.
Как я устала платье сползшее снова тянуть на пики
веры в тебя, веру в себя сшивая
с верою в то, что ночью бывает пот, а бывает – завязь,
с правом на то, что можно в метель смело ходить в капканы…
Боже-Аиде, как я – ручная – небу хотя бы нравлюсь?
Как мне такой – в воды и ураганы?
Как мне такой – слабой и доверяющей
всплеску шагов между хребцов и пальцев?
Мысли мои – дохлые звероящеры.
Рот мой – на поле всхлипов бараном пасся….»
…и она жалуется и уходит на четвереньках, на три-четыре стороны.
И бурьяны всех лун обжигают бок её, нежно-дикий.
И принц, переодетый в волшебника – чёрного зверо-ворона –
клюёт её лоб и тянется за мотыгой…
3
***
Да будет дом твой тих, жестоко-робок!
Да будет свет те мил, как всем нам – ты
уже не будешь…
Вещи из коробок
на ниточках продрогшей темноты, –
как приручал ты, нищий скаред солнца!
Как превращал ты – в шумовой заслон
всех наших шеподуриц!..
… на болотце
стола, где, как рассерженный бизон,
сквозняк рвёт соль – до плоти и до раны, –
являемся ли, в танце чеснока? –
ушедшие доить альдебаранов
и чёрной тихой радугой вздыхать,
и не хотеть ни хлева и ни хлеба
из плоти сильных – как пинок – под зад…
Уходим в табор – в поднебесном кепи.
Враждуем змей.
Как яблоки, висят
картинки лап – протянутые внутрь!
приручки лжи, насоски – на ветвях
прекрасных рощ.
И каждый вечер утро
тебя проводит – через сотни вахт
времён и звёзд…
И ты всё так же лапу
на полмизинца – два больших – назад…
И спруты с неба – словно звёзды – капать,
хватать за ноги…
Этот спрутный сад –
к чему?
К тебе?
Нас – много.
«Ты» – не хватит.
Не сдвинуть шаг.
... в ошейничных глазах
есть мы – как память:
небеса в мулатах –
в кровящих ветках,
в срезанных слезах…
***
… являлись махаоны и марии,
валькирии и тени журавлей…
На тёпло-серых айсбергах в квартире
качал их (словно в люльке) Бармалей
под маской «То ли Совесть, то ли Память»…
И память о беззубых и ручных
комочках лисьих клацала шипами,
кусала губы и давила хнык.
В усатых книгах, няньчивших победы
судьбишки над судьбёнков чередой,
летали чувства – падшие кометы,
и пахло пальцев мёрзлой кислотой
и зверобоем – из зверей и воен,
и лепетом мариек и елен…
В окошке солнце – слон на водопое –
на хоботе качало туч колье.
И на коленях бабочки ночные
ползли к стеклу – прижаться и застыть…
Ручные тени в воздухе горчили.
Был воздух сыт, как крошечный москит –
их перелитой через память кровью,
их немотой,
их преданным клеймом
родства на шее…
… и рукой тигровой
держала ночь за горло тихий дом…
