Так в детстве - в спину - и в асфальт... Но в де...
гримасы на коленях - проходящи...
А ты сейчас - в доверчивость...
Косит
на нас-не-нас раздельный чёрный ящик.
Платок для носа. И платок для рук
(терзать его, как птенчика - ребёнок...)
Висит звезда: для нежности - и крюк,
и гильотина.
Ветер, как дальтоник,
сбивается о твой "зелёный" про... -
твой прочерк. Ни словечка. Камень в "верю".
(как пальцы сжать, чтоб срезанной горой
не бегали за магометом-дверью?!)
Предательство - улыбкой на восток.
Уколы в честность - чёрненьким горошком...
В глазах першит карминовый песок,
отжатый из кровавящей дорожки
луны, в которой ты рисуешь пол-
луны на отъеданье теоремы
про то, как я в каштан твой бьюсь, как моль,
прозрачно не входящая в гаремный
огромный гардероб агатных слов,
стирающих со лба морщинки-копья.
Предательство - увязшее весло
в мешочке, раздрожавшемся синкопно.
Улыбка - по рассылке. Но не мне.
Руины стен китайских между пауз
в холодной трубке.
Раненый олень-
часы, засунувший секунду, словно палец,
поглубже в горло - не хрипеть...
(но взгляд...
А твой - в комок сторон, на все четыре...)
...халат из чёрных всмятку лебедят.
Нависшей люстры страшная секира.
Желейные мурашки-сорняки -
сквозь кожу недобитого отродья...
Журчание нестиснутой руки
об омуты стола.
Ремень короткий
с намордником, повесившимся на
улыбке на востоки ядовитой.
И слышно, как во рту горит слюна,
смакуя-повторяя речь повидла
булавок вместо "Тшшшшш...."
А ночь - легка
для преданных молчанием и снегом...
Размешивая ложкой облака,
над головой ручища дровосека-
фонарщика роняет пенку на
глаза (чтоб утром - красные...)
И в вате
ночных кошмаров - битого стекла
оскольчики, и гильзы, и цитаты,
и рёв гудков - идут, как океан -
на сушу, или как на смерть - солдаты...
