Поэтическое восприятие жизни, всего окружающего нас — величайший дар, доставшийся нам от поры детства. Если человек не растеряет этот дар на протяжении долгих трезвых лет, то он поэт или писатель
…если руки твои – безопаснее аскорбина,
если ласка их – сезонна, как партенит,
я могла бы думать, что тело твоё – льдина,
а оно – горит!
вот притронешься – а там каждая молекулка вздрагивает,
словно карман от руки неумелой вора.
и вчитываешься в пальцы, у которых крепость – как минимум, ракии,
в волосы, клюющие, будто ворон,
в персидский залив кожи – спокойный, как суп на первое,
в твои родинки непроштампованные – как даты…
твоё тело – исчадие жизни, вечное дерево,
на котором сидят дятлы.
и самое главное – слушать их, не спугнуть касанием,
не раздавить упавшей сверху бетонной глыбой:
у них ведь и так – на клювах – кровавые ссадины
и крылья их опадают липой,
у них ведь и так перья седеют – ватные!
им воздух – серо-горючий и белладонный…
и почему-то так страшно собрать их где-то там под лопаткой и
греть до утра ладонью.
2
Украинская ночь тиха, и дворы невзрачны.
Тихо-тихо нарциссы режут ножом друг с друга
лепестки. Окна света щекочет железный зайчик
фонарей. Сустав пробит надувного круга
темноты. Она бледнеет. Спасать не будем.
Поболтай со мной чуть-чуть под брезентом света!
Простыня свернулась клубочком, как томный пудинг,
на котором две царапинки – два соседа.
И не больше. И яблок нет. Тишина штилее
тишины последней. И, ближе, чем части «Твикса»,
мы с тобой совпадаем – лапками мух, что в клее
породнились. Осколками лун. Берегами Стикса.
…украинская ночь тиха. Горизонт-глушитель.
Ни стекла не слышно, что выпадает решкой
от того, как мы, не двигаясь, учимся жить и
на моём животе чуть слышно вздыхает нежность.
