Изюм, изюм! Не имя, но - так звали -
не буквы в семенитом кинозале,
не мягкий сумасшедший семьянин-
сосед, а все, по имени никтоты,
и эти слоги, эти урки-ноты
вскрывали кости ей, как господин -
рабыню...
И-зю-мительно чужая,
смущающая взгляды яркой шалью,
плюющая слова, как хищных змей,
изюминка - не нужная ни тощим,
ни толстым, не живая и не мощи,
не мумия, ни сердца, ни кровей...
Изюминка, что слишком маргинальна,
за что её - дурёхой театральной,
за что её - таблеткой под язык
никто не смеет. Нежности наждачка,
как шар земной, залепленная жвачкой,
танцует на щеках её босых
и горлу-босячку....
Ну что ж, пляшите! -
и платье кожи синенькое сшито,
в икоту переплавлено вино...
Вода святеет в худенькой гримёрке,
у зеркала - тоска по лже-икорке
и по проверке первой районо,
когда изюму - нет!
... дымит планета.
Затяжки на чулочках, - турникеты
кусаются резцами чёрных дыр.
Ох, бог, пошли всё на!...
Но бюрократы
небесных барных стоек без зарплаты
до первого решают: хавай сыр.
И вот - лежать. На блюдечке. Прокладкой -
немножко сантиметров между пяткой
и задницей молочной. Ни свечи,
ни двух бокалов. Ни шептаний: "Горько!"
Изюминка в слезах хватает норку
глазами. Ищет грудку алычи -
завидовать завидкой ювелирной.
Теряют стулья тени, как вампиры.
Шахтёром смотрит ночь на тишину,
чьи бэтээры расправляют крылья,
и глупая изюмная горилла
играет в чью-то глупую жену.
