Растрезвонила, расшвыряла всё, дрянь-мотовка, и имение, и умения, и н/з. Вот и выстрелила из бумаги твоя винтовка на зигзаге L, чуть-чуть не дойдя до Z. Говорили тебе, халявщица и транжира – будь прижимистей, экономнее, по ночам не таскай из капканов лиловую плесень сыра, не давай под проценты радости, и печаль не расходуй по мелочам.
Ты плевалась буквами, целясь в колоду лиц – мол, куда экономней, не жизнь, а пиратский диск:
конькобежец падучий, не демон и не жена, три минуты звучанья – и вечная тишина.
**
… и дослушалась – до истерик и до гримас, до посылов Георгиев, Петь и святых Францисков – барахлит-то сердечко, дешёвым пиратским диском, за четыре прослушки испорченным, вот-те-рас… А ты смейся, барахтайся в смехе, но по-вертински, перед тем, как с размаху откинуться на матрац. В обожжённом примой горле переродиться тщетно силится феникс, но мёртв его правый глаз.
Угольками падает он – да по пищеводу, и ни ломоть – в горло, и – вечная тошнота.
И кровать дымится застойным больным болотом, недовольным, что влипла девочка, да не та –
не такая, которую можно бы в чёрны дыры засосать, мерзко чавкая, выплюнуть-отрыгнуть – эта вязнет в трясине, не хочет отлипнуть с миром, ей как будто на шею надели пудовы гири, да каменья засунули девоньке прямо в грудь.
И теперь ей – ни соло, ни в хоре повыть в припеве, и ни к Богу, ни к чёрту, ни к мраморной белой деве, - мир сжимается в очень тоненькую полоску, и в ушах – болотно-постельная жижа, что вместо воска не даёт услышать, как диск «форматнули» левый, -
засосало, что на себя даже не чихнуть.
**
Квартира жмётся, щурится, и на корточках сидит над тобою и лампой целует в лоб. Ты слишком долго кончалась, но вот ты кончилась – засохшей печенькой, напитком ликёро-водочным, химреактивом, погасшем в одной из колб.
А дом ждал взрыва, но в нём не случилось взрыва, и дом разочарован – ну что она тут лежит? Такая была кобылка, как гром, строптивая, что рушились плитка, стёкла и стеллажи. А тут вдруг стала зайка, такая паинька, чуть-чуть загрубела, как скифская баба, но лежит! – у квартиры астма, квартира в панике, покойник бы ладно, но что это за бревно?
И только на шее – две точки да три царапинки, на горле – горелое пёрышко, в глотке – ком.
Ни смеха. Ни звука. И стены, наверно, плакали б, глаза вытирая неглаженным потолком.
Но боги рычали в кошке, толкались кактусы, холодные губы люстры роняли мат. Компьютер давился фырчащей пиратской записью. Часы выбивали симфонию номер пять.
…и снилось, что Пётр, смачно сплюнув, сказал: «откажется. На небе такое не слушают. Тчк. Отдай его чёрту – воздастся сердечным гаджетом, с лицензией и гарантией на века».
