Сквозняк на солнечных усах бренчит попсы музон,
мозоля и мотая нерв на камертона вилы.
Господь страдает недержанием небес уныло,
а чайка Джонатан, семейства Ливингстон,
о жизни в небе, помню, что-то говорила.
Две тысячи двенадцатый, не строй мне високозни,
мой «Rock-n-roll & music» утром ранним, в вечер поздний
звучит пока. Живу на стороне, где солнце. Но с дождем
в душе. Весны дитя, рождаюсь, оживаю только в осень.
По нраву - кипяток, плыву на льдине. Скучным ртом
кривлюсь, зевая в Гранд-каньон, и прихожу в восторг
над чашкой, где вальсирует и тает сахар в чае.
Мой мир таков, каким его я вижу. Жизнь мне отвечает
взаимностью. По крайней мере, отвечала до сих пор.
Дай, Год, друзьям всем козыри, в сомнениях – поблажки.
А недругов заставь сморкаться в рукава рубашки
смирительной. Не дай, Высокий Год, сойти на ноль
петли и нимба, пасть в звенящие нолями цепи
холопства, барства, нищеты и одиночества. Позволь
мне с Жизнью поболтать еще, пока суглинок рот залепит.
