Пальма, уже немолодая сука, помесь немецкой овчарки, тяжело ощенилась четырьмя разномастными щенками. Она с беспокойством следила, как хозяин с хозяйкой, вынув из конуры эти четыре слепых кутёнка, рассматривали их. По собачьим меркам Пальма прожила долго на этом свете и каким-то непостижимым образом понимала, что сейчас решают сделать эти два дорогих ей человека. Она была преданной собакой и, даже зная, что произойдёт, не смела даже помыслить зарычать или ещё как-нибудь выразить своё негодование происходящим. Сердце, колотившееся в её собачьей груди, готово было выскочить наружу.
- Оставь того рыжего, - наконец сказала хозяйка мужу.- Пальма, наверное, больше не ощенится, смотри какой красавец, пусть воспитывает.
Старик ушел, унеся с собой в коробке трёх щенят. Пальма скулила, глядя ему вслед. Она слышала, как старик сходил на колодец за водой, как занёс и поставил ведро в сенях. Слышала как пищали щенки, которых он брал в руки. Через минуту всё стихло. Сука нервно вылизала оставшегося рыжего щенка, он, уткнувшись ей в живот, стал с жадностью сосать молоко.
На следующий день к старикам пришли в гости внуки. Они, не решаясь подойти ближе, издали заглядывали в конуру пытаясь разглядеть в темноте щенка. Наконец поняв тщетность своих попыток, убежали в дом.
- Бабушка, ну покажи щеночка,- стали канючить они.
- Я занята, вот Мишка придёт он вам его покажет.
Старики только недавно купили этот дом в придачу с собакой, которую не захотели взять с собой прежние хозяева. Они приехали в этот город на Амуре с Сахалина, где глава семьи большую часть своей жизни проработал директором Рыбсовхоза. У них там было крепкое крестьянское хозяйство, большую часть заботы о котором, несла на своих плечах супруга деда Анна Максимовна. И вот выйдя на пенсию, решили перебраться поближе к двум своим сыновьям и четырём внукам, которые давно уже жили в Комсомольске – на - Амуре.
Мишка, старший внук стариков, был первым, кого Пальма подпустила к себе. Дед, Дмитрий Ефимович, сразу, глянув на собаку, оставленную прежними жильцами, вместе с проданным домом сказал: «От суки надо избавиться, она никогда не привыкнет к новым хозяевам».
И верно он так бы и сделал. Пальма кидалась с лаем на всех, кто смел, приблизиться на расстояние натянутой цепи. За предательство прежних хозяев, бросивших её, она как будто винила всех тех, кто теперь жил в этом доме. Но Мишка упросил деда оставить её. Он верил, что она привыкнет. Дед только недовольно покачал головой, не веря в способность как-то исправить её злобный характер. Но бабушка Анна, услышав, что внук решил заняться дрессурой этого зверя, строго настрого запретила даже подходить близко. Внук же всё равно часами сидел напротив лающей на него Пальмы и, держась на расстоянии, просто ласково с ней говорил, веря, что собака его понимает. Он уговаривал её, не злится на него. Говорил, что не хочет ей сделать ничего плохого, что если она не успокоится, то дедушка вынужден будет от неё «избавиться», а он не хочет этого. Так Мишка сидел и говорил до самого вечера. Собака, то ли поняв, что в этом парнишке ей не хочется видеть врага, то ли наконец устав, уже не лаяла, а, положив голову на передние лапы, лежала и слушала, водя напряженно ушами из стороны в сторону. Из дому вышел дед и, улыбаясь, сказал: „Завтра договоришь со своей собакой. А теперь ужинать и спать! Бабушка уже всё приготовила и ждёт“.
- Сейчас, деда, я только Пальме кушать дам, - крикнул Мишка и вбежал в дом.
- Баба, баба, - стал возбуждённо рассказывать бабушке внук, - а Пальма уже на меня совсем не злится, дай я ей кушать отнесу. Бабушка Аня налила в одну железную миску густого холодного борща, а в другую воды и проворчала, дескать, все миски уже у Пальмы понабросаны у конуры, скоро посуды не останется, а забрать их она боится.
- Я уберу всё завтра, она меня не укусит, - уверенно сказал внук. Бабушка улыбнулась, но послала в этот раз покормить собаку с Мишкой деда.
Через неделю Мишка уже сидел рядом с Пальмой и, заглядывая ей в пасть, рассматривал огромные клыки. Такую фамильярность она могла позволить только ему. С Пальмы сняли ошейник. И во всей своей дальнейшей собачьей жизни больше уже цепь она никогда не видела.
Пальма признавала в Мишке не хозяина, а друга. Она не то чтобы не слушалась его, а как будто соблюдала равенство в их отношениях. Когда наступил учебный год, она каждое утро брела где-то рядом, провожая его до самой школы. Так продолжалось изо дня в день каждый год. Когда в пятом классе кто-то из одноклассников, заметив это, стал дразниться. Михаил попробовал прогнать Пальму домой, но всё тщетно. Собака, отбежав немного, продолжала идти сзади на расстоянии, что делало картину ещё комичнее.
Щенка Пальмы переименовывали два раза. Сначала он был Рыжик. Позже, когда подрос, его вдруг стали звать Шалопаем за его бестолковый характер. Он мог часами лежать в пыли, клацая зубами на пролетающих мух. То вдруг, как будто вспомнив что-то, вскакивал и уносился неизвестно куда. Он мог не являться домой по два дня. Любимое занятие его - лечь в ворох древесной стружки, остававшейся после мастерившего постоянно что-то во дворе хозяина. Любил лежать и смотреть, как Ефимыч что-то пилит, сверлит, стругает. И здесь он рано или поздно попадал старику под ноги и с визгом отскакивал, убегая прочь. Вдогонку неслись громкие ругательства, из которых самое цензурное было «Шалопай»
Когда Шалопаю исполнилось два года, не стало старой Пальмы. Пёс, как будто почувствовав ответственность за охрану дома, вдруг сильно изменился, чересчур, рьяно взявшись за свои обязанности. Он уже не пропадал из виду надолго. Морда его стала серьёзной, и он то и дело выскакивал со двора, чтобы облаять очередного прохожего. Почтальонша уже не раз высказывала старикам, что если они не посадят на цепь пса, она откажется носить почту по этой улице.
Так Шалопай оказался на привязи. Это его очень угнетало, и он если не лаял на проходивших мимо дома людей, то жалобно выл весь день, а то и ночь напролёт.
Дед Дмитрий, наслушавшись претензий от соседей, упросил младшего сына, у которого была моторная лодка, увезти пса в нанайскую деревню подальше от города.
Нанайцы, - один из немногих коренных народов дальнего востока, которые никогда не употребляли в пищу собачье мясо. Но собаки, особенно такие крепкие, каким был Шалопай, у них всегда ценились за выносливость. Собак Нанайцы широко использовали в качестве вьючных и охотничьих животных.
Неизвестно, насколько всё сказанное выше, на тот момент соответствовало правде, но пристроить в городе такого сильного и злобного пса уж точно не было никакой возможности. Да и зная его бродячий нрав, было ясно, что, сбежав от других хозяев, он непременно бы вернулся.
Так собака оказалась на другом берегу Амура вниз по течению реки, за много километров от Комсомольска – на - Амуре. Там Шалопай был пристроен в дом одной многодетной нанайской семьи. Мать многочисленного семейства очень сокрушалась, что русским не нужна стала такая хорошая и сильная собака.
Было видно, что пёс попал в хорошие руки. Его сразу окружила местная детвора, совершенно без страха ставшая тормошить его за густую красно рыжую шерсть. Шалопай, опьянев от свободы, носился с ними как угорелый.
Прошло много дней, как у стариков не стало собаки.
Однажды, придя, в гости к бабушке и дедушке, внуки услышали такую новость: „ Шалопай вернулся!“ - Я утром вышла во двор, а в будке Шалопай наш лежит, - рассказывала со слезами на глазах бабушка Аня.
- Я его сразу и не признала: весь в грязи в репейниках и худой, как скелет! Кинулась его кормить, а он не ест. Дала пить, он три миски вылакал и спать в конуру. Спал до вечера, потом поел, попил и опять в конуру. Морду высунул на глазах слёзы, как у человека. Ну, тут и я заревела. Глажу его по голове, из ушей репейники да клещей вынимаю, а он даже не взвизгнул. -Я ему: Рыжик, Рыжик, как же ты Амур-то переплыл? Тебя же снесло течением наверно невесть куда. Что же ты ел-то всё это время? Никому тебя больше не отдам, пусть хоть что со мной делают.
Так Шалопай стал снова Рыжиком и жил у стариков ещё долго. Характер его снова сильно изменился, он уже не бросался на всех проходящих людей и не лаял на почтальона. И, кто знает, то ли это кровь его мудрой матери Пальмы, то ли опыт от всех потрясений, случившихся с ним. Кто знает....
Пишу банально и не стройно.
За это можно меня взять,
не только отдубасить больно,
а просто нафиг расстрелять.
Я гнев твой к ужасу услышал,
как будто прогремел набат.
Стреляй, рвану рубаху,
слышишь, стреляй,
коль я, в чём виноват.
Мне не страшны картечь и пули,
мы были в чём то не правы,
мы, где то палку перегнули.
Ты снова перешла на ВЫ.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
