Клеймо им ставили на лбу. Даже, не чтобы отличать, скорее по традиции.
Ярость распространяется во мне подобно яду по плоти от злодейского жала. Начинается отек мягких тканей, жгучая боль. Каждый раз это неожиданно. Кого ненавидеть за случившееся? Ебаного Иисуса? Слабое утешение. Тоже ярость. Ненависти и желания мести. Но это другая ярость. Эта ярость – цвет трудолюбия. Моего. Я готов к этой рутинной однообразной работе. Я должен обеспечить как количество, так и качество. Кому должен - никому, самому себе. Это тщеславие. Или путь совершенствования. Мое прилежное трудолюбие.
Я в клеенчатом фартуке на голом теле. Комната шесть на четыре, кафельной плиткой отделаны стены, в бетонном полу углубление для стока жидкости, на потолке побелка. Стою в центре помещения. В руках топор. Длинная прямая рукоять. Жду. Разминаю шею наклонами бритой головы в стороны до хруста позвонков. Жду. Перехватываю рукоять топора удобнее. Готовлюсь. Жду. Нужно быть собранным. Сосредоточенным, но не напряженным. Жду. Звонок. Распахиваются двухстворчатые двери, обитые жестью. Их гонят на меня. Тупой скот. Ебаные свиньи.
Да, я, блядь, Минотавр этого места, этого лабиринта, простого, как правда. Предельно простого. Простейшего: вход, короткая прямая и тупик. Или бесконечность в широком философском смысле. Но это уже не имеет смысла.
Я боец скота. Я герой на передовой борьбы с африканской чумой.
Начинаю работать. Размеренно и четко. Размахиваюсь и наношу удар. Налево, направо, прямо. Гонимые, они бегут и обтекают меня. Налево, направо, прямо. Иногда вертикально сверху вниз вгоняю топорище в чавкающее копошащееся у ног месиво. Куча растет. Растекается красная жижа.
Хуярить топором извивающееся визжащее кровавое мясо моя работа. Некоторые нерадивые мои предшественники так увлекались, что, бывало, рубили и загонщиков, не могли остановиться. Теперь они в дурке. Это профнепригодность. Неспособность разделять личные низменные эмоции и работу. Я люблю свою работу, но слепой жажды убийства у меня никогда не было и нет. Абсолютно.
А многие из этих клейменых идиотов даже под моим топором продолжают тыкать пальцами в свои уебищные айфоны и тачпады. Словно там спасение, словно там для них ответы на все вопросы. Если бы хоть один поднял голову, посмотрел мне в глаза и спросил: «За что?!», пусть не словами, хотя бы взглядом спросил, я бы усомнился в своей работе. Но они глядят в эти свои блеклые экранчики, в лучшем случае на блеск лезвия топора.
Нет сомнений, я делаю мир лучше.
* * *
Звонок на горячую линию.
- Да? Служба поддержки, оператор номер шестьсот двадцать шесть. Слушаю вас.
- Мой ребенок, играя в вашу игру, отрезал себе член!
- Сколько лет ребенку?
- Двадцать семь. Будьте вы прокляты!
- Рекомендую Вам внимательно ознакомиться с пунктом два-четыре договора публичной оферты.
Клиент полон негатива и просто дышит ненавистью. Но я улыбаюсь, глядя на плакат с рекламой нашей фирмы на противоположной стене офиса. На нем белоснежная улыбка сотрудницы одного из филиалов, она назначена быть лицом компании в этом году, ниже слоган: «Нет сомнений, я делаю мир лучше».
* * *
- Они жили – воняли, а теперь - тем более мусор. Захер мне их уважать-чтить? Только за то, что дохлые? Тоже мне ниибаццо заслуга! Все когда-то подохнут, - говорил Иван, отходя от могильного холмика и застегивая ширинку.
- Он чего, и посрать на могилу может? – все не переставал удивляться выходкам Ивана новенький, молодой практикант из училища сегодня утром направленный в бригаду.
- Видите ли, молодой человек, Иван тем самым, этими своими поступками за гранью морали и этики, как бы утверждает, что люди живут в мире выдуманных ими для себя условностей, а совершая такого рода действия, пусть негативные, святотатственные, но также при этом находящиеся в системе общепринятых моральных норм, он с помощью этих действий выходит за рамки этих условностей, отбрасывая их, освобождаясь от них, фактически даже не ставя их под сомнение, а категорически, напрочь отрицая. В этом мне видится скорее символизм, некий момент ритуала…
- Не, чё, в натуре, срет на могилы? – широко улыбается практикант, - Ну пиздеееец, ну дурак… Хули я тут с вами фриками делаю…
Иван замахивается огромным кулаком:
- Забей свой рот, пионер, мы тут въебываем неподецки! Не очкуй, мы делаем мир лучше.
* * *
- Ну и нахуя ты мне это тут вывалил? – Андреич злобно захлопнул дверцу старого КамАЗа, так что чуть не вылетело стекло, - Забирай нахуй обратно и уебывай, грузи, как хочешь, мне похуй, хоть руками, хоть хуем! Кто тебе сказал? Петрович сказал? Долбоеб твой Петрович и ты вместе с ним, два долбоеба. Нахуя мне, блядь, бетон без труб? Куда вез, за каким хуем припер? И хули ты вывалил, глаза в жопе, так спроси! Спроси, блядь, если мозгов своих нет! Куда ты срал? Куда ты вывалил? Верхний слой, ебаный стыд… Как сдавать… Вылизывай блять нахуй, чтоб следа не было! Мудачье кругом, пиздец, одно мудачье.. Что? Погрузчик? Счас, блять, тебе погрузчик, ага, счас, блять, сниму, пригоню сюда, а там наухй в карьере машины у меня на почасовой будут стоять вола дрочить. Ебись, как хочешь, может, поумнеешь, и эти пять кубов я на тебя повешу, и хуй ты их спишешь, объемов до конца года больше не будет, все пиздец! Ну мудачье, ебать вас конем, и где таких дураков понабрали, пиздец, контора, все, блядь, от поезда отставшие собрались.
Накричавшись, старший прораб, тяжело вздыхая, возвращается к самосвалу. Дергает разболтанную ручку, рискуя оторвать. Поджопный водила смотрит на это с неодобрением, мол, машина то причем, но молчит.
Рабочие стоят, опершись на шуфли, во время сценки они перестали работать и молча наблюдали. Им хоть какое то развлечение.
Самый молодой из них, Вовка, как обычно, глумливо, но по-доброму улыбаясь, спрашивает:
- Не, ты мне скажи, вас там пять лет во такой хуйне учат?
Это один из его стандартных вопросов, на которые он не ждет ответов. Мне тоже смешно, такие сценки оживляют унылые будни, но я не подаю виду, вроде как из солидарности с незадачливым коллегой, мы же ИТРовцы. Тому обычно на все «похуй». Руководствуясь этим благим чувством он, видимо, и совершил сегодня этот странный и глубоко нелогичный поступок с бетоном. Но фонтан эмоций старшего прораба, похоже, пробил его «защитный панцирь».
- Бля, и что мне теперь с этим делать? – спрашивает он грустно.
- Лысому отвези, он на городе бордюр ставит, у него сегодня все «химики», там разойдется, потом отпишешь.
- Главный пиздеть будет, что машина туда-сюда день проездила.
- А не похуй ли, ему порожняком все равно в город на базу возвращаться, километраж тот же.
- А у тебя погрузчика нету?
Коллега уже наглеет, моего доброго совета ему мало.
- Где я тебе его выебу? Это ж мой в карьер поставили.
- А Захар?
- А Захар всю неделю на ремонте.
- Не ссы, Шурик, - обнадеживает его Вовка, - бяжы в магазин, бяры три пузыра, до обеда, так и быть, закинем назад у кузава.
Вовка прав. Делать дурную и бессмысленную работу им не привыкать, а пузырь это реальный стимул.
Вижу приближающийся по нижнему съезду КамАЗ, из моих.
- Ладно, ребята, вы тут развлекайтесь, мне еще надо в карьер заехать.
Сбегаю по откосу насыпи, машу водиле рукой, чтоб тормознул.
Двадцать минут тряски по полевой колее, пять минут по гравийке, которую мы убьем самосвалами за ближайшие два-три дня, опять через поле. Карьер встречает меня солнцем, веселой капелью. В городе снега давно нет, а здесь еще только начал таять, несмотря на устойчивую плюсовую температуру. Пахнет хвоей. Один борт карьера подрыл лесную опушку. На краю обрыва несколько сосен повисли макушками вниз на вывернутых корнях. Верхний пласт растительного грунта нависает угрожающими козырьками, из-под которых осыпается рыхлый песок. В карьере относительно спокойно по сравнению с «войной» на самом объекте. Две машины в очереди, одна под погрузкой.
Происходящее нисколько не нарушает моего внутреннего равновесия. Ведь я никаким боком не являюсь ответственным за работы в этом карьере. Я даже не знаю, отведен ли он официально. Меня только попросили пару дней проконтролировать полноту погрузки автосамосвалов. За все остальное есть, чьим головам болеть. Стандартная ситуация в духе контролируемого хаоса, что свойственно всему производственному процессу в нашей организации.
Посередине карьера огромная лужа из жидкой грязи, размешанной колесами грузовиков. Захожу в центр лужи. Осторожно, чтобы сапог не остался в топком дне, поднимаю одну ногу. Сапог весь в грязи по голенище. Опускаю обратно в лужу. Поднимаю другую ногу. Наблюдаю, как с сапога стекает грязная жижа. Наступает момент истины. «Так вот ты какое, высшее образование…».
Перемещая эти тонны грунта с места на место, и размещая его упорядоченным образом, мы опрокидываем материальный мир. Мы здесь воюем с природой, переделываем реальность под себя, чтобы облегчить себе существование на этой планете. Мы делаем мир лучше.
