Это был ужасный и очень длинный год. Никто из писателей не написал ничего стоящего, режиссеры полностью посвятили себя штамповке сериалов, политики, тот тут, то там разжигали новые войны, в газетах с пугающей частотой стали появляться списки несчастных погибших в авиакатастрофах, в следствии землетрясений, цунами, сходов лавин. Жизнь дорожала со скоростью звука и в тоже время жизнь обесценивалась, ей просто было трудно ухватиться за этот год, за само время. Она постоянно спотыкалась о злобу, блуждала в страшных лабиринтах посредственности и слишком часто встречалась лицом к лицу с нелепой, уродливой смертью. Это пугало меня. Пугало впрочем не слишком, так как на фоне всеобщей мировой трагедии, меня одолевала моя, собственная драма с тухлым душком безысходности. Такое может случиться с каждым, иногда мы называем это черной полосой, просто хандрой, депрессией, невезухой. Человек абсолютно эгоистичен в своих проблемах и способен полностью посвятить себя, ее бездумному созерцанию. Такое случилось и со мной. Нет, я не был смертельно болен, я не находился на грани нищеты и знал множество людей, которым было намного хуже чем мне. Но что поделаешь, в то время я был зациклен только на себе. Меня преследовало ощущение тупика, я был забыт, подавлен и как мне казалось, совершенно несчастен. Причин для беспокойств было достаточно. Это были причины как сугубо личного характера, так и множество других – помельче. Конечно я прекрасно понимал, что во всем виноват сам и что весь мой каждодневный анализ несчастий свалившихся на меня, есть ничто иное как призрачная ширма за которой я глупо пытался прятать свою собственную лень и нежелание бороться. Я не пытался что- то изменить, а просто изолировал себя от мира и предался тоскливому унынию и нытью, щедро разбавленному жгучим виски и довольно противными сигаретами. Это очень затягивало, я понимал что только усугубляю и превращаюсь в разбитый и местами прожженный старый диван с разводами собственных разочарований. Начались приступы, или я бы даже сказал - всплески наивной меланхолии. В дни таких всплесков, мои желания были очень похожи на слова моего любимого автора который сказал: - « И я поклялся, что если смогу выбраться из родной империи, то первым делом поеду в Венецию, сниму комнату на первом этаже кокого-нибудь палаццо, чтобы волны от проходящих лодок плескали в окно, напишу пару элегий, туша сигареты о сырой каменный пол, буду кашлять и пить и на исходе денег вместо билета на поезд куплю маленький браунинг и не сходя с места вышибу себе мозги, не сумев умереть в Венеции от естественных причин ».
Примерно так я думал унылым ноябрьским вечером сидя перед печатной машинкой и бездумно глядя на девственно чистый лист. Не найдя в себе сил и если честно даже желания писать, я, как и на протяжении многих других дней – просто потянулся к бокалу. Выпитое одним глотком виски обожгло горло, но лучше не стало, скорее хуже, но все же я решил не останавливаться и снова плеснул в бокал. На этот раз я пил маленькими глотками удобно расположившись в неудобном кресле. Не знаю как бы долго это продолжалось, если бы внезапно над головой я не услышал чей-то скрипучий голос: - Извините, у Вас есть пицца?
От неожиданности я вздрогнул, но учитывая выпитое не испугался, а только решил разбавить содержимое бокала колой. Я открыл банку и снова услышал этот голос.
- Еще раз прошу простить мою назойливость, но не найдется ли у вас кусочка пиццы, желательно Пиперони.
Я огляделся и чувствуя себя полным идиотом повертел в руках прилично початую бутылку, надеясь что причина случившегося именно там. Однако голос предупредительно проскрипел:
- И нечего так таращиться на бутылку, виски как виски, Red Label. Довольно пошло мой друг, пить эту гадость с колой и в одиночку, уж лучше чистыми или с содовой.
Тут уж я не выдержал и чувствуя как вспотели ладони, спросил: - Что происходит? Кто это говорит? Послушайте, это ведь просто не вежливо, раз уж пришли без приглашения, то хотя бы появитесь и представьтесь.
- Учитывая мой возраст. - Последовал незамедлительный ответ. – Учить меня вежливости, вам, не следует. А если вы немного сфокусируете свой замутненный взгляд несколько правее, на абажур вашей настольной лампы, то я буду рада с вами познакомиться.
Как и следовало ожидать, на лампе никого не было, никого кроме обычной комнатной мухи. Я было уже собрался снова спросить, но голос меня опередил.
- Вы смотрите прямо на меня, но чтобы вам было удобнее со мной говорить, я сейчас перелечу с лампы на вашу печатную машинку. На лампе становится жарковато, боюсь можно повредить крылья.
Находясь в полном изумлении, с открытым ртом я следил как муха садиться на край машинки, но поверить в свой собственный диалог с мухой, я все еще не решался.
2.
Белая горячка – вот наверное самое логичное объяснение происходящему – вертелось у меня в голове. Вот так и сходят с ума!
Боясь пошевелиться, я не нашел ничего лучшего как заплетающимся языком промямлить – Извините, но пиццы у меня нет.
- Жаль, очень жаль. - Сказала Муха. – Я знаете ли просто обожаю пиццу, не очень горячую, на тонком тесте, м-м-м – это сказка. Я готова ползать по ней часами, правда потом лапки сильно к стенке прилипают. Но не разбив яйца омлет не приготовишь.
Все еще не зная что и думать, я предложил: - Если хотите, я могу заказать по телефону.
- Правда? - Обрадовалась Муха. – Сделайте одолжение, я очень проголодалась пока летела к вам, так что думаю самое время подкрепиться.
На ватных ногах я добрел до трубки и набрал номер ближайшей доставки пиццы. Назвав свой адрес и памятуя услышанное я уточнил: - Пожалуйста на тонком тесте. Вернувшись к столу, я увидел что моя новая «знакомая» ползает по листу бумаги торчащему из машинки. Она пересекла лист от края до края и развернувшись ко мне, голосом искреннего понимания сказала: - Не пишется? Что ж бывает, хотя знаете что я вам скажу, однажды я несколько лет прожила в большой британской библиотеке и ознакомившись с огромным количеством работ самых разных авторов, я спросила себя – а зачем сейчас люди пишут, если в принципе, все уже давно написано до них? Может быть я конечно чего-то не понимаю, но знаете, я множество раз наблюдала тщетные попытки современных писателей придумать что-то новое в литературе, что просто диву даешься их упорству. Ну скажите, зачем стремиться вновь изобрести велосипед! Допустим вы пишете рассказ, да господи, чего проще! Вам нужны любовные диалоги? Дорогой мой – возьмите их у Фитцджеральда, Моруа, Саган, Цвейга, вам нужно только поменять слова, это же очевидно. Хотите добавить мрачных переживаний, мистики и изящных, тонких словесных вязей – позаимствуйте их у Кафки, Камю, Маркеса, Сартра. Любой восточный колорит, вам с радостью откроют Акутагава и Мисима. Вы поймите, световой спектр видимый глазу – это всего лишь семь цветов стоящих друг за другом в определенной, известной каждому школьнику последовательности – Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан. Красный, Оранжевый, Желтый, Зеленый, Голубой, Синий и Фиолетовый соответственно. Спектр открыт для описания – он видим. Поэтому если вы попробуете например написать - что Красное, закатное солнце, устало спускалось с безветренного и душного Оранжевого неба в Желтый сахар египетского песка, а усталый и измученный жаждой путник увидев на горизонте Зеленую точку желанного оазиса, уже рисует кистью своего воображения Голубые озера с прозрачной и ледяной водой, которую ему с улыбкой восточной богини подаст девушка в Синем платье и Фиолетовый шатер укроет его от вечернего южного зноя – то знайте, мой друг, что вы всего лишь описали радугу! Радугу можно нарисовать по разному, но это все таки радуга. Невидимый союз пера и кисти.
В моей голове роем носились мысли – я что, слышу этот монолог от мухи? Может вызвать скорую?
Однако тема показалась мне интересной и я ответил:
- У вас весьма необычный и интересный взгляд на изящную словесность, но позвольте заметить, что тем самым вы отрицаете столь важный для любого писателя – процесс самого сочинительства, вернее сужаете его до размеров увиденного яркого рисунка, а как же стремление постичь неизвестное, создать что-то новое? Мне кажется, что вы предлагаете некий вид нового творчества, назовем его – Творческое Моделирование. Замечу также, что большего эффекта можно достигнуть смешательством поэзии и прозы, более того, я уже не раз прибегал к подобному приему, однако на открытие не претендую. Особенно если учесть что стихи не мои. Скорее, моей целью было стремление подчеркнуть всю емкость и изящность стиха, чужого гения, умение поэта одним четверостишием описать весь диапазон человеческих переживаний, возможность сжать огромный участок прозы, до нескольких строк, ничего при этом не упустив. И если мне это удалось, то наверное только потому, что сама поэзия была совершенной. Конечно литература свободна и правила письма устанавливает автор, но на кого эта проза будет ориентирована? Какова цель?
Из полемического задора меня вывел звонок в дверь. Стараясь не пугать мою гостью резкостью движений, я медленно поднялся и пошел к двери. Вручив мне ароматную коробку и получив чаевые, посыльный удалился. Войдя в комнату я открыл коробку и приглашающим жестом позвал Муху отведать столь любимое ею лакомство. Полетав вокруг коробки, Муха заявила что пицца еще слишком горяча и вернувшись на прежнее место задумчиво спросила: - Вы говорили о поэзии? Никогда не понимала поэтов, на мой взгляд слишком много лирики и напыщенного романтизма, хотя возможно я незнакома с лучшими представителями этого вида. В вашем пыльном мире, который брызжет безразличием к существам в нем обитающим, наверное поэзия – это способ уйти, сбежать от уродливой действительности, но мне хотелось бы услышать от вас, что же такое поэзия и что такое поэт.
Я подошел к одной из моих многочисленных книжных полок и среди томиков Мандельштампа, Блока, Фроста, Бернса, Одена, Бродского и прочих, выбрал необходимый и вернувшись к столу прочитал: « Существует, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки, - посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя ( тяготея преимущественно ко второму и третьему ), ибо все три даны в языке: и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, - и дальше может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом. »
Прочитанное мною видимо заинтересовало Муху, так как она довольно долго молчала, но видимо что-то решив наконец произнесла: - Как мне кажется, это весьма точное определение, которое однако рассчитано на довольно искушенного слушателя, но учитывая мою неосведомленность в данном вопросе, мне все же требуются дополнительные разъяснения и примеры. К тому же это чужое определение, а мне бы хотелось услышать ваше.
3.
Согласитесь, что объяснить смысл поэзии Мухе, задача не из легких, поэтому дабы выиграть время, я подошел к столу и положил на тарелку огромный кусок пиццы. – Вам капнуть соуса, у меня есть немного чили? Спросил я.
- Не переношу эту гадость! Получил я ответ и вернувшись поставил тарелку перед Мухой. Минуты две-три из тарелки раздавались лишь сочные звуки гурмана, немного погодя муха в прямом смысле села на покрытый расплавленным сыром гриб и удовлетворенно выдохнув попросила: - Вы не могли бы поднести тарелку к вашей машинке, а то я так наелась, что боюсь сама не долечу. - Я выполнил просьбу и Муха с тяжелым жужжанием очень медленно переместилась на прежнее место. Она практически сразу же плюхнулась на брюшко и довольным голосом сказала: - Итак, продолжим.
Памятуя о силе воображения моей собеседницы, я решил начать из далека:
- Скажите, вы любите музыку?
- О да! - Ответила Муха. – Я обожаю классику, Моцарт, Бетховен, Гайдн, Бах.
- Ну что ж замечательно, но остановимся на Моцарте и Бетховене.
- Прекрасно. - Оживилась меломанка. – У вас есть « Волшебная флейта? »
- К сожалению нет, но речь пойдет не об этом. Думаю что никто не станет спорить, что Моцарт гений. Но знаете, когда я слушаю его музыку, я не могу отделаться от странного ощущения того, что каждая нота в его произведениях находится на слишком правильном месте. На мой взгляд она, даже не знаю как сказать - она стерильна. Понимаете, это сбивает меня с толку, я слышу только то, что слышу. Ни шага в сторону, иногда мне становиться страшно, что автор этой музыки может подчинить меня этой великолепной точности и мне хочется сопротивляться. Я пытаюсь найти лазейку в то пространство где эта музыка рождалась, но туда доступа нет, мне как будто говорят – только слушай! И мне ничего большего не остается.
А вот музыка Бетховена совсем другая, ее я воспринимаю свободнее и без страха. Она такая разная и тем не менее ее не спутаешь ни с одной другой, она такая яркая и насыщенная, что заполняет вокруг вас все пространство, она увлекает вас и располагает вас к размышлению к фантазиям, она может одарить вас спокойствием или наоборот окунуть в пучину глубоких переживаний, но это не важно, эффект потрясающий! Слушая эту музыку вы можете думать о чем угодно, да это так, но знаете ли вы точно, о чем думал сам Бетховен, когда сочинял ее. Неужели вы можете с уверенностью сказать, что в том или ином моменте вы точно знаете что думал Бетховен. Боюсь что нет, мы можем лишь догадываться, по нарастанию темпа, по каким-то тревожным ноткам, по энергетике. Знать точно не могут даже люди с музыкальным образованием, а уж мы с вами и подавно. Говорят, что Бетховен слышал целые сонаты в шорохе листьев в парке, в утреннем пении птиц, в плеске волн. Мы этого не слышим, по крайней мере я, но мне это не мешает его слушать. Я слушаю и пусть даже многого не понимаю, но я понимаю, что это мне нравится.
Так вот поэзия это таже музыка, только с буквами вместо нот. Порой это божественное сочетание звуков наделено глубоким смыслом и как и в музыке, смысл этот заложен автором нарочно. Бывают стихотворения, которые посвящены, ну скажем другу - другу поэта разумеется, я понятия не имею о ком идет речь, но это не мешает мне наслаждаться волшебной музыкой слов, игрой, равно как и музыкой Бетховена, понимаете? Здесь недостаточно одного умения складывать слова в рифму, скорее тут необходима необыкновенная острота ощущения жизни. Поэт неспособный почувствовать любовь, о любви хорошо не напишет, ему необходимо это пережить, так же как и любое другое чувство. Он чувствует все по-другому, я думаю что острее чем мы, он сосредотачивается и погружается в чувства с головой, в саму материю этого чувства и именно эта способность - ведет его перо. Вот эта его способность, эта невыносимая чувствительность жизни, я думаю и называется талантом.
Высказав все это крошечному существу о котором раньше я даже не задумывался, я почувствовал что во рту у меня пересохло и сделал большой глоток виски. – Вам понятно, то что я говорю? – Спросил я Муху.
Муха несколько изменила положение и ответила: - Да, признаться я все поняла, но я ведь муха и привыкла воспринимать все, по большей части зрительно или посредством воображения. Думаю все то, что вы сказали о музыке, в равной степени можно соотнести и к живописи. Прочитанные мною стихи всегда рождали четкие зрительные образы, как впрочем наверное и у людей. Думаю что чем богаче ваше воображение, тем более насыщенные образы вы себе рисуете читая стихи. И вы конечно правы, что при чтении, стих частично утрачивает в ваших глазах свою принадлежность к той личности или допустим к тому пейзажу о которых пишет автор, но понимаю я это скорее подсознательно, интуитивно, а не так четко, как бы мне хотелось. Будьте добры привести примеры сказанного. Мне хочется не только услышать, но и увидеть ту музыку, о которой вы только что говорили.
Я поймал себя на мысли, что наш разговор требует от меня все большей и большей сосредоточенности. Эффект этот усиливался из-за непривычного размера и вообще сущности, моей собеседницы. Просто говорить с мухой – это одно, но понимать что муха вас слышит, понимает и отвечает вам – это совсем другое. Играясь с собакой, мы часто разговариваем с ней, называем ее кличку, чешем за ухом и пес лижет нам руки, урчит и гавкает, но Муха!
Однако мои размышления слишком затянулись и я подумал о том, что Она ждет ответа. – Сейчас, – Сказал я. – я прочитаю вам две строчки, а вы постарайтесь уловить, какое красивое сочетание звуков и необычность образа находятся в них.
Клинышек пегой бородки прадеда,
В рамке рыжеет тебе в отместку.
- Есть, на мой взгляд, в них какая-то плавность и ощутимая, изящная трогательность. Попробуйте прочитать эти строчки про себя, немного на распев, не спеша, а потом также повторите в слух и вы почувствуете это. Давайте.
Я с улыбкой и в тоже время с вниманием следил за тем, как Муха слегка запрокинув крошечную головку повторяет на распев:
Клинышек пегой бородки прадеда,
В рамке рыжеет тебе в отместку.
Надо признать у нее неплохо получилось и я с неподдельным интересом спросил: - Ну как вам?
- Да, это весьма красиво. – Ответила Муха. – Особенно если читать не спеша, теперь прочтите что-нибудь подлиней, а я буду делать тоже самое.
Не много отпив из почти пустого бокала, я прочитал:
Сеть выбрана; в кустах удод
свистком предупреждает кражу.
И молча замирает тот,
кто бродит в темноте по пляжу.
Муха молчала и я понял, что она повторяет услышанное про себя. Выждав несколько секунд я продолжил:
Ее ладонь разглаживает шаль.
Волос ее коснуться или плеч –
и зазвучит окрепшая печаль;
другого ничего мне не извлечь.
- Обратите внимание, - Сказал я. – как красиво и ощутимо интуитивно подобранна гамма переживания, в сочетании с одушевленностью движения. Какое нежное движение ладонью и какая искренность печали, не правда ли?
- Здесь есть какой-то особый приём? – Спросила Муха. – Видимо стилистический, я даже не знаю как выразиться.
- Если честно, - со смущением ответил я. – я и сам толком не знаю, я не поэт, но знаете, я прочту вам сейчас две строчки, где на мой взгляд, есть и приём, причем приём наверное скорее технический и красота самого образа. Но это не просто рифма, вы сейчас поймете. Когда я буду читать, обратите внимание на то, что в первой строке, делается интересный и в тоже время очень стройный акцент на страстную букву П и длинную И, а в последней на глухую С. Прочитайте их, умышленно делая акцент на эти буквы.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
И чтобы продлить удовольствие, я дочитал четверостишие до конца.
На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
- На первый взгляд это не заметно, но вслушавшись….
- Да-да, - Поддержала меня гостья. – я услышала. Вы полагаете это приём?
- Не знаю, - Ответил я. – но мне доставляет неописуемое удовольствие, копаться в этих звуках и отгадывать, возможно скрытые загадки мастера. И даже пусть я не прав, находя такие маленькие секреты, я чувствую что узнал и с гордостью могу сказать что я услышал, что-то качественно новое. Понимаете? Я ведь в стихосложении дилетант.
- И много таких секретов? – Поинтересовалась муха.
- Искренне надеюсь, что их великое множество. Однако самое главное в силе таланта автора, это точность фрагмента, прочитав который, вы ясно и точно видите простейшую картину, я подчеркиваю – простейшую, и вам остается удивляться и восхищаться тем, что эта простота так красиво предана, она становиться доступной. А ведь раньше вы не обращали внимания на такие простые вещи.
- Вы меня пожалуйста простите, - Немного замявшись, смущенно сказал я. - но обращаясь к вам, я испытываю некий этический дискомфорт, мне совершенно ясно что вы не обычная муха, но позвольте вас спросить, вы бывали в утреннем лесу?
- Конечно, и не раз. Я там родилась. И ничего необычного во мне нет, просто я научилась говорить, как-то само собой вышло, а почему вы спрашиваете?
- Я сейчас объясню. Будучи в лесу, вы наверняка неоднократно видели, как утром по свисающим стручкам вербы стекает роса.
- Да уж насмотрелась, от одной капли росы упавшей на вас с верху, нужно пятнадцать минут на солнце сушиться. Ничего особенного.
- Я тоже так думал, - Умышленно безразлично согласился я. – а теперь послушайте, как видит это – « ничего особенного » – поэт.
Сквозь сомкнутые вербные усы –
туда, где замирая на мгновенье,
бесчисленные капельки росы
сбегают по стручкам от столкновенья.
- Вот вам и ничего особенного! Способность не только эту красоту увидеть, но поделиться ею с нами – это дар.
- Что ж, я согласна, - Задумчиво сказала Муха, и все же в поэзии на мой взгляд слишком много светлой лирики, я ведь вам говорила. А вот возможно ли при ее помощи, также насыщено и ярко, описать нечто более тревожное и сложное, воспроизвести страх, как это делается в прозе, и сделать это также лаконично и точно.
4.
Порывшись в своих бумагах, я выбрал небольшой рассказ, если конечно это можно назвать рассказом, который написал несколько месяцев назад. На эту зарисовку, меня также навели стихи и я решил, что их сочетание и поможет мне дать ответ на вопрос поставленный моей удивительной собеседницей.
Война.
Война ужасна. Ужасна сама по себе, но еще ужасней война зимой. Когда на улице лютая стужа, а ты обут в дырявые сапоги на босую, раненую осколком ногу и уже начинаешь путать кровь с налипшей на рану грязью, ты уже не боишься смерти. Ты ждешь ее как избавления, избавления от страха перед новой болью, от страха перед страхом. От пули можно найти спасение – от холода нет! Он повсюду, и как твои окоченевшие пальцы ищут спасения в карманах шинели снятого с убитого товарища, так и раскаленная до бела пуля, вылетевшая из винтовки врага, стремиться согреться в твоем измученном холодом теле. И вот уже теплая кровь капает на мерзлую землю и не успевая впитаться - замерзает. Первой падает ваша тень и тянет бездыханное тело, на тела давно умерших, лежащих с открытыми глазами, в которых навечно застыло выражение удивления, боли и запоздалого испуга. В мрачном сумрачном небе, ревущем самолетным гулом, ваш все еще живой взгляд способен на мгновение увидеть тот чудовищный контраст, который рождает подвижность военного неба и молчаливая неподвижность тех мертвых, что вечно останутся лежать на земле и никогда не будут похоронены.
Скорость пули при низкой температуре
сильно зависит от свойств мишени,
от стремления согреться в мускулатуре
торса, в сложных переплетеньях шеи.
Камни лежат, как второе войско.
Тень вжимается в суглинок поневоле.
Небо – как осыпающаяся известка.
Самолет растворяется в нем наподобье моли.
И пружиной из вспоротого матраса
поднимается взрыв. Брезгающая воронкой
как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться
в грунт, покрывается твердой пленкой.
Снег лежит на вершинах, небесная кладовая
отпускает им в полдень сухой избыток.
Горы не двигаются, передавая
свою неподвижность телам убитых.
5.
Точно сказать, сколько продолжалась наша беседа, я не берусь. Необычность происходящего заставила меня забыть о времени. Могу лишь сказать, что мы общались до поздней ночи и обсудили еще не мало занятных тем. Ближе к утру Муха пожаловалась на усталость, да и сам я еле-еле стоял на ногах – один литр виски и грамм триста мартини, сделали свое дело. Оставив Муху почивать на кусочке синей материи, какую кладут в футляры для очков и включив настольную лампу для обогрева, я буквально дополз до кровати и рухнув в мягкий беспорядок простыней, мгновенно уснул.
Проснувшись на утро, я был приятно удивлен отсутствием какого-либо похмелья и поспешил взглянуть на вчерашнюю гостью, но возле лампы я обнаружил лишь одинокий кусочек материи, а рядом с печатной машинкой, лежало несколько листков со всем тем, что вы сейчас прочитали. С этого дня я решил бросить пить и привести свою жизнь в порядок.
