Ее никогда не тревожил вопрос: как живут люди, не имеющие ни малейшего таланта? А все потому, что эта девочка с редким именем Конкордия умела абсолютно все: и рисовать, и лепить, и танцевать, и декламировать. Но самое главное, она умела замечательно петь! Причем, настолько она хорошо пела, что иногда замечала это сама. Но одно дело, когда поешь в свое удовольствие – это знают и ценят все любители попеть в ванной, а другое – петь для взыскательной публики. Когда в абсолютной тишине большого зала, где проводится конкурс, Конкордия а капелла выводила сильным бархатным голосом: «Вижу чудное приволье – е- е, ви – и –и –жу нивы и –и- и поля –а…» – она твердо знала, что сирены своими голосами действительно могли заманивать целые корабли и разбивать их о берег.
Так совершенен был ее голос, так властны были его интонации, и так слабы были человеки, отверзшие уши и внемлющие ее камланию, там, в открытом зеве темного зала, поклоняющиеся и ворожбе ее рук, и поворотам лица, и снова тишине, наступившей после пения.
Еще! Бис! Бис! – люди кричали и кричали, требуя повторения
волшебного выступления. Конкордия глубоко кланялась, медленно выпрямлялась и повторяла песню, снова дождавшись абсолютной тишины.
Боже, как подобострастно смотрели на нее одноклассники, и даже учителя, заискивающе просившие ее спеть какую-то полюбившуюся им песню. И далеко не всегда это было созвучно планам и настроению Конкордии.
Иногда, поломавшись, она уступала, но вскоре научилась всерьез отказывать – люди не смели обижаться и покорялись ее воле…
Она ходила по школе, району, городку королевой, ощущая настойчивую всенародную любовь к себе:
Здравствуй! – кричали то там, то тут. Конкордия устало кивала.
Ой! – кто-то узнавал ее на улице, и у людей просветлялись лица.
Но иногда люди оборачивались и переговаривались ей в спину, бросая как камень – певица!
Тогда она чувствовала себя выставленной на потребу толпе. Все чаще Конкордия сравнивала пение с проституцией – тот же принудительный поиск удовольствия от тебя и продажа возможностей тела. А бабушка говорила, что человек должен зарабатывать свой хлеб в поте лица своего…
Когда ей надоедало исполнять людские прихоти и петь, совершая насилие над собственным внутренним состоянием, Конкордия сказывалась больной и замыкалась в себе … С каждым разом ей было все труднее разговаривать с людьми, внезапно становящимися публикой… Другое дело – конкурс, где она беспроигрышно брала все призы. Какое то внутреннее удовлетворение это давало, да и зал был темен и однолик – она пела как бы себе…. Но уже несколько лет она была бессменная победительница всех школьных смотров в целом крае – что дальше?
Выступая на праздниках, вечерах, Конкордия была вынуждена шить у портнихи вечерние наряды, гоняя мать, называющую ее Кодя, по толчкам и торжкам в поисках красивой ткани. Эти блестящие, длинные платья забирали весь и без того скудный бюджет семьи и потом висели в шкафу, примененные от случая к случаю. Так что кроме школьной формы и домашнего халата, обновок почти не бывало – ей и выйти на улицу было не в чем. Простые девчонки модненько одеты, как-то просто и естественно выглядели везде, а Конкордия же в своем неземном наряде всегда была королевой, да и то, только на вечерах – на улице в толпе ее можно было просто не разглядеть в обычном затрапезном виде.
Если собирались гости, то Кодя не очень уютно себя чувствовала среди всех, не отделенная от них сценой и не подающая голоса, а значит равная всем.
И только когда она начинала петь, прислонившись к роялю или присев к зазвучавшей гитаре – все становилось на свои места. Спонтанный аккомпаниатор, случайно проявивший себя в аккорде, уже становился ее рабом в затихающем пространстве комнаты:
«Я ехала домо- о-ой, душа была полна-а…» – Конкордия, не сводя глаз с ее собрата по волшебству, ее подельника по магическому управлению разноречивой и шумной толпой, и брала реванш в предложенной тональности..
Все лица были обращены к ней, все глаза смотрели только на нее, всякое дыхание да славило ее…
Взрыв аплодисментов, крики «браво!», легкий поклон – и победный взгляд на всех сразу – а вот она, я!
Но стихали возгласы восхищения и аплодисменты, лица отворачивались от нее друг к другу, и опять ей нужно было как-то жить в этом будничном, сером мирке среди простых обывателей.
Кто я – птица, что ли? Блестящая, голосистая – я им нужна для развлечения. У всех другая жизнь, нормальная, тихая… А я? – все чаще эти мысли приходили в умную и взрослеющую головку Коди.
Когда она совсем выросла и чаще бывала в тех местах, где ее не знали, не накрашенную, не причесанную, в обычной одежонке – ее просто не замечали, а она как человек-невидимка жила своей жизнью, не сливаясь с общей, но имея тайную, царственно-сценическую жизнь…
Она уже знала секрет, как можно изменить положение вещей и просто училась другой жизни.
Не оставляя репетиций, Конкордия старалась хорошо учиться, хотя институт она выбрала самый что ни на есть железнодорожный. На студенческих междусобойчиках она помалкивала, пытаясь подсмотреть составляющие этой тайной жизни простого человека: и откровенный флирт, и скромные радости быстренького студенческого секса в неудобном месте, и плохая еда в складчину с газетки, и козырное положение богатеньких студенток, увитых подругами.
Выступала она, используя имя «Кора». Со сценическим макияжем, в изысканном вечернем платье она, уже опытная певица, зарабатывала уверенные денежки в ресторане, развлекая публику по вечерам. Но и сейчас Конкордия смотрела на это как на работу, не теряя аналогии с проституцией.
Перетрудив связки на одном из выступлений, в ее голосе появилась неприятная хрипотца, горло к вечеру все чаще стало отекать и побаливать.
Иногда было даже тяжело разговаривать – ничего подобного раньше не наблюдалось. Но Конкордия отчасти была этому рада – она не только оставит, наконец, навязанную ей деятельность, к которой у нее были просто физические данные, но и спокойно сможет жить «как люди».
На ее место быстренько нашли певичек-свиристелочек, так как, не смотря на уговоры, Конкордия категорически отказалась идти к фониатру и лечить связки.
…Окончив институт, она пошла работать в управление железных дорог, вышла замуж, стала заниматься домашним хозяйством, терпя тяготы и лишения молодой бесквартирной семьи. Муж ничего не знал о ее сценическом прошлом, но почему-то называл ее Кора.
Сам – инженер, сын инженеров и внук инженеров – строителей. Родился и вырос среди кульманов и карандашей. Надежный, непьющий, скромный.
Просматривая за глажкой белья одну из конкурсных программ по центральному телевиденью, Кора заметила, как ее муж отвлекается от чертежной доски и смотрит на певиц – в его глазах она заметила то добровольное побежденное выражение, которым заполнялся зал на ее выступлениях.
Я тоже раньше хорошо пела, – однажды робко сказала она. Муж недоверчиво покосился.
Иногда, оставаясь дома одна, она стала пробовать петь – голос отказывался ей подчиняться, сипел, пресекался и начинался кашель. Она пошла на прием к врачу, который кроме узлов на связках обнаружил, что ей надо заниматься бронхами и рекомендовал заняться специальными упражнениями для связок.
Но жизнь складывалась уже так, что пение исключалось: кругом жили нервные соседи, а слышимость была очень хорошей. И вот что удивительно, те музыкальные рулады и фразы, которые приводили в восторг зрителей, исполненные здесь, в пустой квартире, приводили в гневный экстаз соседей.
Юбилей дедушки мужа – известного в городе архитектора прошел в дорогом ресторане с возможным блеском: приглашенные знакомые и друзья засыпали дедушку цветами и подарками, свекровь и свекор приглашали к обильному и изысканному столу дорогих гостей. А после десятка тостов, вставая из-за стола и торжественно пробираясь к импровизированной сцене, местные артисты пели. Там сверкал рояль, и стояла на подставке гитара. Муж Коры, не сводя глаз с очередной певицы, громко кричал каждой: «Браво! Браво!» - и жадно провожал ее глазами. Сославшись на недомогание, она увела явно раздраженного мужа домой.
Кодя дома снова взялась было рассказывать о том, КАК она когда – то пела – муж отмахнулся от нее почти с досадой.
Ты понимаешь, – сказал он назидательно, как ребенку, – люди в ванной любят петь и думают, что могут. А это Господь дает талант, понимаешь, та – лант! И счастливчики, получив его, учатся петь: держать дыхание, владеть голосом… Они создают песню! Вот ты споешь – и она споет, у тебя блеянье, а у нее райские звуки… – он просто в сердцах моргал белесыми ресницами и махнул рукой от раздражения, что ему такая никчемушная жена попалась.
Да разве это работа? – Кора употребила самый интеллектуально – беспроигрышный аргумент. – Это неприличный заработок своим телом. Открыла рот и – поет. Какая здесь учеба – ноты? Их каждый ребенок с ушами споет. Тексты заучивать? – А сапромат? Разве там не надо заучивать?
Муж поморщился, аж веснушки выступили:
Дорогая, каждому дано свое. Одна женщина, возможно, и шпалы на дороге сумеет класть, и сапромат вызубрит, а третья споет и – сотни мужиков оторвутся от пивных кружек и шахматных досок и перенесут весь путь вместе с рельсами на два километра в сторону за полчаса, – его вечно потупленные глаза теперь были широко раскрыты.
– Вот-вот, как за проституткой побегут! – торжествующе закричала Кора. – Сирены! – все моряки мои…
– А Родину защищать? Выходила на берег эта, как ее … – это тебе как, а? А синенький платочек!? Армия в бой шла! Радио пело! Ра-ди-о! Какая проститутка? Ее лица годами никто не видел! Ты зачем равняешь великое искусство с попсой? Короче, если ты не имеешь таланта петь – имей мужество признавать его у других, – последние слова муж произнес особенно ругательно и ушел в ванную, из которой долго не выходил.
Кодя в полном молчании снимала с себя скромное вечернее платье.
Кто она? Инженер средней руки с нетвердыми перспективами на карьерные рост, если только в скором времени внезапно не умрет ведуший инженер проекта, здоровенный румяный дядька ...
Машинально держа в руках блестящую ткань, она вдруг узнала ее: это платье напоминало ей один из тех нарядов, которые сохранила ее бережливая мать, мечтающая видеть дочь на сцене …
Конкордия внимательно оглядела платье, вспоминая, какие песни она пела в таком же... Затем из огромного чемодана, в котором хранились ее вечерние платья, вытряхнула все содержимое и, поднимая одно роскошное платье за другим, вытягивая их во весь рост, разложила по комнате – двадцать одно…
Послышался стук входной двери – муж ушел куда-то на ночь глядя, не объяснившись. Наверное, назад, к родителям – продолжать праздник.
Такого не было никогда.
Конкордия еще ни разу не чувствовала себя такой раздавленной.
И кем? - человеком, которого она избрала себе в мужья за свою уверенность в нем, за то, что он, скромняга и прозаист, ее почувствует, оценит и уж никогда ее не предаст…
Кодя не имела ни записей на магнитофонную ленту, ни сохраненных газетных востроженных статей – ничего, что могло бы переубедить ее мужа в ее, Кодиной, незначительности. Она настолько искренне расставалась с пустым и праздным прошлым, что ничего не оставила. И если бы не мать, и платья постигла бы та же участь…
Она помнила каждое сияющее платье и концерты, спетые в нем. Помнила весь репертуар, помнила шквал аплодисментов и моря цветов…
Она стояла в этой кооперативной квартире, купленной на первый взнос мужниных родителей, и не понимала, как такое могло произойти с ней? И такая накатила тоска за убитые в чуждом институте годы, за трезво рассчитанное замужество, за бессмысленную простую человеческую жизнь, в которой она – мелкая инженерная сошка и жена – неудачница…
Конкордия выбрала одно из первых платьев, любимое – примерила… С удивлением отметила, что оно еще впору, полюбовалась собой в зеркале – она была хороша с еще не смытым макияжем, свежа, разве только очень в себе не уверенна…
Нет, нет, как раз она очень уверенна в себе – как никогда!
Она насыпала горсть таблеток и запила их вином, долила стакан – выпила еще. Расстелила кровать, легла, не снимая белого вечернего платья, в котором когда-то пела «Белой акации гроздья душистые неповторимы, как юность моя…» и – заплакала, безуспешно пытаясь повторить.
Сон пришел незаметно: сквозь слезы она ощутила тепло софитов и услышала гул заполненного зала, перебранку инструментов оркестровой ямы, переговоры артистов за кулисами, затем громко и торжественно выкликнутое ее имя, леденящий холод спины и – ее выход на залитую светом сцену…
