Он неподвижен уже лет сто, может, немного больше. Время давно на дворе "не то", стало темней и горше. Он курит трубку, под пледом спит, вертит устало глобус...Женщина Бога опять спешит не опоздать на автобус. Ей двадцать пять и она права в этом нелепом платье, кругом идет у нее голова - взять и поцеловать бы, взять и проснуться однажды с ним, да под его одеялом! Вот уже вечность он нелюдим...Ей - двадцать пять. Устала.
Каждое утро встречает одна, ванная, чайник, спешка, снова в метро - людей стена, снова в глазах - усмешка, снова - обед, разговор, такси, вечер, бокал сухого...Он ни о чем ее не спросил, лишь посмотрел сурово. Лишь сообщил, что всегда дела, это ведь вам - не шутки! Кругом от этого голова, в нежности - промежутки. И, получается, до любви времени нет и силы...Женщина Бога его слова ровно на восемь делила.
Ей-то известно, что жить - вот так - только всевышний может: сделать любой бедой пустяк, мелочи подытожить, вылепить рьяно новый рассвет и разорвать все в клочья, слать равнодушный сухой ответ на все вопросы ночью. Ей-то понятно давно, что он - сам бы сбежал отсюда, титрами кончилось это кино, вся перебита посуда; всем помогать, оступиться и - вниз, - рухнуть, прибрежным камнем...Женщине Бога любой каприз встанет страшнее псарни.
Вот и поэтому все слова делит - не умножает, снова домой идет одна, только луна провожает...Он уж лет сто как совсем один, трубка угрюмо тлеет. Он не выносит светлых картин и не о чем не жалеет, только, пожалуй, о том, что не смог - это такая нелепость! Женщине снова приснился Бог и подземельная крепость.
