Энергично виляя задранным хвостом, Мухтар, молодой пёс – помесь овчарки с дворнягой, вбежал на кухню. Хозяйка не любила готовить, поэтому редко подходила к плите. Но в тот день квартира благоухала запахами жареного миндаля и ароматного мяса, чей запах и привлёк собачье внимание, заставив слюни стекать прозрачным ручьём со свисающего из клыкастой пасти языка.
Пёс уселся неподалёку от стола, скорчил жалобную морду и уставился на женщину. Та колдовала над куском мяса. Оно было не магазинное, намытое и обескровленное, а свежее, тёплое, липкое, полное пряного красного сока.
Заметив Мухтара, женщина бросила в его сторону презрительный взгляд со словами:
Мухтар жадно пережёвывал сочное лакомство. Такой вкуснятины он ещё никогда не ел. Кусочек был несравним по вкусу ни с химической колбасой, которой время от времени подкармливал хозяин, ни, уж тем более, с собачьим кормом.
— М-м? – доев, пёс глазами голодающего с Поволжья обратился к хозяйке.
— Что? Ещё?! – нарочито возмутилась она.
— М! – подтвердил тот.
На этот раз женщина отрезала кусок побольше и надменно швырнула на пол. Она терпеть не могла собак, и Мухтар это знал, но не любить кормилицу не позволял собачий кодекс, записанный в основе его ДНК.
Пёс наелся и, цокая по линолеуму когтями, побрёл в прихожую. Улёгся на коврик у двери, положив задумчивую морду на лапы, поджал хвост и навострил уши. В общем, занялся исполнением самой приятной обязанности – ожиданием хозяина с работы.
А на кухне тем временем царила суета. Хозяйка то и дело совершала спринтерские забеги между мойкой, в которой очищала картофель, холодильником и плитой, на которой аппетитно скворчало мясо в большой сковороде.
Через час волнение улеглось. Усталая, но довольная собой женщина проследовала в ванную, умылась, причесалась, поправила макияж и вернулась на кухню отдохнуть на любимом стуле.
Как приятна её уху была тишина! После такого-то дня… Но нет, о событиях прошедшего дня вспоминать тошно, лучше в полной мере насладиться не-происходящим в пустой квартире, пока ещё имелось на это время. Мария Павловна растворялась в беззвучии без остатка, пьянела от каждого глотка миндально-сливочной тишины, которой с каждой секундой оставалось всё меньше, меньше, меньше…
Пёс вскочил с коврика, задрал хвост, радостно высунул язык и восторженными глазами уставился на вход, как верующие в молитве замирают перед ликом иконы.
— Ну вот и всё, – тяжело вздохнула женщина. – Пришёл.
В замочной скважине щёлкнул ключ, и дверь неторопливо открылась, впуская в квартиру хозяина.
Мухтар в порыве безграничного собачьего счастья накинулся на Владимира Николаевича, норовил обнять, потереться, лизнуть за щёку и, нюхал, жадно втягивая ноздрями кружащий голову запах обожаемого человека.
Из кухни не спеша вышла Мария Петровна, встречать мужа с работы.
— Привет! Ну как день прошёл? – задала она вопрос, давным-давно ставший в их семье риторическим.
— Да, ничего. Всё как обычно – выдал ограждающий от дальнейших расспросов ответ Владимир Николаевич.
Женщина прислонилась плечом к стене и безучастно наблюдала за тем, как муж менял грязные ботинки на разношенные тапочки. Избавившись от зимней обуви и раздутой синтепоновой куртки, он принюхался и, не веря собственному носу, поинтересовался:
— Машка, а чего это у нас сегодня так вкусно пахнет? Не уж-то праздник какой?
— Да нет, просто захотелось чего-нибудь вкусненького приготовить.
— И что в меню?
— Мясо в миндально-сливочном соусе и пюрешка.
— Ого!
— Хочешь попробовать?
— Ясен пень, хочу! Я ж голодный как волк!
«Ну да, волк из тебя, – подумала она, – разве что по сукам бегать.»
— Садись тогда. Руки только помыть не забудь.
Они уселись ужинать. Владимир уплетал яства за обе щеки. Заметив, что жена ест только картошку, спросил:
— Ты чего? На подножный корм перешла что ли?
— А я с сегодняшнего дня на диете.
«Давно пора, а то жирная стала, как корова не доенная,» – подумал он.
— Ещё есть?
— Конечно. Вкусно?
— Угу, – не открывая набитого рта, промычал Владимир Николаевич.
Получив добавку, он со звериным аппетитом проглотил и её.
— Ты сегодня пораньше, а говорил, что допоздна будешь… – вопросительно вздохнула жена.
— Да сколько уже можно сверх смены работать?!
— Хоть бы премию за это когда выписали…
— Буржуи! Премии наши они по своим карманам растащили. Ты ж знаешь!
«Она что-то знает, – тревожно промелькнуло у него в голове, – Та не, тупая ж, как курица, – успокоила следующая мысль, – только павлина из себя корчит. Хе, – усмехнулся он про себя, – павлина с фигурой тюленя!»
— Знаю, – отрезала Мария Петровна.
Муж взглянул на неё исподлобья. «Чёрт из разбери, баб этих, – сетовал он самому себе, – вот и Ленка сегодня ни сном, ни духом. Сама, мол, горю, мол, жду не дождусь, а за весь день так трубку и не взяла. Все они одинаковые, да у той хоть дойки при себе и жопа как мячик резиновый, а у этой что? Где не тронь – один прокисший холодец.»
Набив желудок до отказа, Владимир Николаевич направился к дивану – спасаться от рассуждений о гендерных особенностях в телевизионном потоке, старательно разглаживающим спутанные за день извилины.
Мария Петровна помыла посуду, упаковала остатки ужина в холодильник и умостилась рядом с мужем.
— Ты чего? – удивился тот.
— Обними меня. Я так устала.
Он нехотя положил руку на её плечо и снова переключил внимание на экран.
Вечер прошёл мирно. Никто никого не обвинял, по крайней мере, вслух, не язвил, ни на что не жаловался. Лишь изредка, во время новостного эфира, то один, то другой из супругов выдавал краткие комментарии по поводу увиденного, подтверждаемые лаконичным "угу" второй половины.
Засыпая, Владимир Николаевич думал: «Странная она какая-то сегодня. Ужин наколдовала, обниматься лезет, да ещё и молчит. Вот же чудеса! Неужели жизнь налаживается? Может, даже Ленку пошлю…»
Но последняя мысль бросила тело в дрожь. Нет, отказываться от любовницы – перебор. А как же секс? Не с этой же храпящей самкой тюленя спариваться. Жизнь – она пусть себе налаживается, а Ленка – хоть и с мозгом не острее обуха топора, но баба знатная, от таких не уходят.
Мария Петровна тоже думала перед сном. Очень громко думала. Мысли были столь оглушительными, что казалось, их слышит весь мир: и сопящий рядом муж, и соседка Клава этажом выше, и даже там, на самой вершине, где, говорят, слышат и видят всё. Но мир спал, ему было всё равно, а мысли уединились в звукоизолированной женской голове, впервые за много лет заставив не наигранно улыбаться.
Так закончился тихий семейный понедельник. Следующие три дня для обоих пролетели белоснежно яркой лентой на фоне привычно серых будней. Каждый вечер после работы Владимира Николаевича встречали неизменно восторженный Мухтар и непривычно ласковая жена с очередным кулинарным изыском на плите. Удивительно, но ни одно блюдо не было ни подгоревшим, ни недожаренным, ни пересоленным. Неужели она после двадцати лет семейной жизни научилась готовить?
Вторник: мясо по-французски. Среда: мясное рагу с картофелем в томатном соусе. Четверг: тушёное мясо, приправленное свежими розмарином и тимьяном, и рис басмати, обильно сдобренный белым кунжутом.
Вкус жизни играл миллионами оттенков на языке Владимира Николаевича, кружил голову. Каждый вечер он спешил домой, словно только что влюблённый, чувствовал себя словно заново родившимся, даже про Ленку позабыл. На этой неделе ни разу ей не звонил и даже не писал. Готовила она прилично, но такого гастрономического оргазма, как от нынешней стряпни жены, он ещё никогда не испытывал.
Наступила пятница. Владимир не шёл, а практически бежал с работы, время от времени спотыкаясь о поребрики. По пути он увидел цветочный ларёк. Остановился. Подумал. «А, чёрт возьми! Тюленихи – тоже бабы.» И, махнув рукой, зашёл и купил самую большую лилию, настояв на том, чтобы продавщица упаковала цветок в красивый полиэтилен и перевязала красной лентой.
Мария Петровна застыла в дверях, увидев на пороге мужа с цветами в руках. Чувства вернулись к ней только через полминуты. Она засуетилась в поисках вазы. Но вазы в их доме отсутствовали за ненадобностью уже лет десять. Лилия нашла пристанище в трёхлитровой банке на кухонном столе, на котором венцом творения человеческого источала густой пар и неземной аромат тарелка наваристого борща.
Владимир Николаевич с жадностью поглощал ужин, то и дело пробегая масляными глазами по телу заметно похудевшей за пять дней жены. Но какая-то не формулируемая мысль точила его сознание глубоко изнутри. Наконец, когда была обглодана первая борщовая кость, мысль обрела словесную форму.
— А где Мухтар? – спросил он.
— Сейчас, – ответила жена.
Она вышла на несколько секунд из кухни, затем вернулась с ошейником в руках и швырнула его прямо в тарелку с недоеденным борщом.
— Что это? – выдавил из себя слова оцепеневший Владимир Николаевич.
— То, что осталось от твоего тупого кабеля, – заявила Мария Петровна.
— Что?
— Кстати, твоя сучка тоже там. Худющая, как полено. С такой никакого навара. Бульон, как в голодные времена. Лена, да? Так её звали? Ты всю неделю жрал её костлявую тушу. Вкусно было? И не ври, что она тебе не понравилась!
Из недр Владимира Николаевича поднималось бурлящее вязкое осознание. Достигнув глотки, на мгновение встало поперёк. Затем мощным фонтаном низверглось на кухонный стол.
С упругих молочно-белых лепестков лилии стекали жирные ярко-красные капли, а в самом сердце цветка застыл волокнистый кусок пережёванной мерзости, от которого не смели оторвать глаз ни муж, ни жена. Обоих пожирал изнутри заточенными диким азартом клыками один и тот же хищный вопрос: «Интересно, а это собачатина или?..»
