Если писатель хороший, редактор вроде бы не требуется. Если плохой, то редактор его не спасет.
(Сергей Довлатов)

Все произведения автора

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото Хоккура

Сортировка по рубрикам:

Поэзия

Двенадцать апостолов (Поэма)

Пролог:

Сын-подросток серьёзно, по-взрослому
пожилого отца попросил:
«Расскажи мне про первоапостолов».
А отец – как язык проглотил.

С полминуты он думал мучительно,
свою память, как мог, напрягал,
а потом вдруг ответил решительно:
«Это те, кому Бог помогал
делать всю мировую историю,
становиться её костяком.
Не силен я в библейской теории
и с религией мало знаком,
но четыре апостольских имени
я могу тебе всё же назвать.
Если спутаю что, извини меня.
Но на мелочи, в общем, плевать.
Вот, к примеру, Иаков, по-моему,
был каким-то еврейским вождём,
и достался, увы, жребий злой ему.
Мы поныне все помним о нём,
так как с ним непосредственно связана
вся история концлагерей.
Если в списке «Иаков» указано,
немцы сразу решали: еврей.
И не важно, какая фамилия.
Тут не шла о фамилии речь.
Есть «Иаков» в семейственной линии –
значит, сразу в концлагерь и в печь.
Мне из детства роман вспоминается.
Перечесть бы его я не прочь.
«Королева Марго» называется.
Там про Варфоломееву ночь.
Эта ночь стала вехой в истории
католических развитых стран,
ведь тогда-то как раз и устроили
протестанты резню христиан.
Те, как бедные, робкие кролики,
стали жертвой жестокой резни…
Хотя, может быть, били католики
протестантов. Забыл. Извини.
У фанатиков, так получается,
предводитель был, Варфоломей.
Как апостол, он упоминается
в манускриптах Евангельских дней.
Полководцем, великим воителем
был, наверно, апостол Андрей.
Все считают его покровителем
войска Родины славной твоей.
Может, что-то слегка я и путаю,
но, надеюсь, всё именно так.
Как ещё объяснить пресловутое
изреченье «Андреевский флаг»?
Про Иуду ты знаешь, наверное.
Тут история очень проста.
Он за сумму смешную, мизерную
предал Бога – Исуса Христа.
Всё, сынок. До чего ж заболтался я!
Мне пора уже в офисе быть.
Докажи, что не зря напрягался я.
Постарайся-ка ты не забыть,
что содержится в древних преданиях,
кто такие Иаков, Андрей
и виновны в каких злодеяниях
гад Иуда и Варфоломей».

Взгляд уставив в отцовскую спину,
мальчик выкрикнул несколько фраз,
обещая, что в будущем сыну
перескажет весь этот рассказ.

Это было в четверг…

Это было в четверг, накануне событий,
ставших тем роковым рубежом,
на котором Господь наши судьбы, как нити,
пересек смертоносным ножом.

Это было в четверг. Мир застыл на мгновенье,
преисполнившись смертной тоски.
Он взял хлеб со стола и, вздохнув с облегченьем,
не спеша, разломил на куски.

Хлеб и чашу с вином запуская по кругу,
сотрапезникам Он повелел:
«В мир ступайте и там, помогая друг другу,
отделяйте зерно от плевел.
Кровь и тело мои пусть вам будут порукой
в том, что свет доброты не угас,
в том, что я на кресте своей страшною мукой
пред Отцом заступился за вас.
Я смягчу Его гнев, ну а вы постарайтесь:
созовите всех добрых людей
и в грехах вместе с ними открыто покайтесь
перед памятью жертвы моей.
Ну, а коли не выйдет – на все Божья воля.
Значит, пробил последний ваш час…
Так ступайте ж. Не бойтесь ни смерти, ни боли.
Вот и всё. Вот и весь мой наказ».

Это было в четверг, накануне событий,
ставших тем роковым рубежом,
на котором Господь наши судьбы, как нити,
пересек смертоносным ножом.

Иоанн

Он три дня перед смертью молился,
благодарность Христу возносил:
«Чем же я перед Ним отличился?
Чем любовь я Его заслужил?
Я стал самым счастливым из смертных!
И за что мне такая судьба?!
Сколь таится событий заветных
за морщинами этого лба!»

Он взглянул на свое отраженье
в чаше чистой воды из ручья.

«Ну за что мне такое везенье?
Почему стал избранником я?
Бог помог к Каиафе пробраться,
про злодейство Иуды узнать,
на Голгофе с Христом попрощаться,
от Него порученья принять.
Это мне поручил попеченье
Он о матери скорбной своей:
в меру сил стать Её утешеньем,
защищать от жестоких людей.
Но и это не всё! Это мне Он
Поручил донести до людей
весть о том, что Господь наш разгневан
и уж близок конец наших дней…»

Он вздохнул, как вздыхают от счастья,
и скончался, мгновенье спустя,
получив из рук Бога причастье,
улыбнувшись, совсем как дитя.

Матфей

Когда в яму его опускали,
чтоб по горло засыпать песком,
он кричал: «Эфиопы, не дали
обойти вы мне мир ваш пешком!
Я рассказывал вам о служенье
самого Иисуса Христа.
Пусть за это меня ждут мученья.
Не беда. Зато совесть чиста.
Я когда-то был мытарем строгим,
кровопийцей для бедных людей.
Собирал с них большие налоги.
Все мне в спину кричали: «Злодей!»
Не любили меня и боялись,
не здоровались люди со мной.
Было дело - камнями кидались.
Обходили мой дом стороной.
Иисус проявил милосердье:
в дом ко мне на обед Он пришел.
В том, что долг выполнял я с усердьем,
Он большого греха не нашел.
И я бросил свой дом и работу,
бросил всё и пошел за Христом
для того, чтоб поведать народу
обо всём, что с Ним стало потом:
о бесчисленных тех исцеленьях,
что творил Он повсюду, где мог,
о распятье Его, воскресенье.
Я кричал: «Нам послал Его Бог!»

Палачи-эфиопы уж скрылись из виду.
Он зажмурился крепко, притих,
а потом прошептал, что не держит обиду
и попросит прощенья для них.

Пётр

Он просил палача: «Бей точнее.
Я от боли уже сам не свой.
Так распни же меня поскорее
и, молю тебя, вниз головой».

А палач – многоопытный воин –
удивленно спросил: «Почему?»
И услышал в ответ: «Недостоин
я в распятье быть равным Ему.
Проходя через крестные муки,
я хочу униженье принять
и прошу не лицо и не руки,
а лишь ступни мои приподнять.
Он увидит мое униженье
и поймет, через что я прошел,
и поймет, что за три отреченья
я прощенья себе не нашел.
На Земле я стал камнем под храмом,
основаньем постройки большой.
Я, предатель, снедаемый срамом,
с искалеченной болью душой!
Я сегодня у врат поднебесных
об одном буду Бога молить:
стать обычным привратником честным,
чтобы в рай никогда не входить.

Фома

Взгляд свой в землю решительно вперив
и не слыша почти ничего,
он твердил: «Я не верю! Не верю!
Покажите мне раны Его!»
Разметав свои кудри густые,
он упрямо затряс головой,
поднял взор и увидел Мессию.
Тот стоял перед ним, как живой.
Скорбь, усталость, жестокие муки
на лице Иисуса слились.
Протянув перебитые руки,
Он упрямцу сказал: «Убедись.
Прикоснись к моим ранам перстами,
ощути на себе мою кровь.
На востоке душой и устами
проповедовать будешь любовь.
Путь твой в Индию будет нелегким,
ученик мой упрямый Фома,
Не назвать тебя тихим и кротким,
но в тебе есть пытливость ума.
В этом качестве вижу поруку
в том, что справишься с делом своим,
в том, что ты овладеешь наукой
управлять недоверьем людским,
обращать недоверие в веру
и для множества темных людей
становиться великим примером
и носителем воли моей!»

И Фома, становясь на колени
пред самим Иисусом Христом,
повторял про себя: «Тем не менее,
я дотронусь до раны перстом…»

Он коснулся пробитой десницы,
обагрил свои пальцы слегка
и неистово начал молиться,
прошептав: «Я с тобой на века!»

Услыхав про успенье Марии,
он оставил служенье своё,
чтоб взглянуть на останки святые,
и в гробу не увидел Её.
Филипп

Он в тот вечер хватался за сердце,
понимая, что ночью умрет.
«Я сумел окрестить иноверца,
если память моя мне не врет.
Он был тёмен душою и ликом,
зол на мир, ибо был оскоплён,
но в мечтаньях своих о Великом
был безмерно, безмерно силен!
Он мечтал о незыблемом мире,
о богатстве для бедных людей.
Он хотел, чтоб мужчины любили
своих собственных жён и детей,
чтобы люди все верили в Бога
от рожденья до смертной черты,
чтоб пред ними лежала дорога
в царство совести и доброты.
В своих мыслях он был непорочен
и имел золотые уста,
ну и мне захотелось вдруг очень
рассказать ему всё про Христа,
как три года вершил Он служенье,
нёс свой крест, выбиваясь из сил…

Он всё выслушал и о крещенье
неожиданно сам попросил.

Андрей

Он был первым, кого пригласили
помогать Иисусу Христу.
Его ноги весь мир исходили.
Он лелеял одну лишь мечту:
стать носителем радостной вести,
самой главной, вселенской, благой,
чтобы люди душою воскресли,
чтобы жить стали жизнью другой,
преисполненной светлого смысла –
смысла вечной всеобщей любви;
чтобы миром не правили числа,
чтобы мир не купался в крови.
Он дошел до Руси изначалья,
он напился воды из Днепра,
первозванным его величали,
рыболовом и братом Петра.
Он в себе сочетал гармонично
доброту и любовь к чистоте,
и распят был совсем необычно:
на косом, икс-образном кресте.

Иаков (брат Иоанна)

Когда били его на закате,
замотав грязной тряпкой уста,
он всё думал о матери, брате,
вспоминал сцену казни Христа.
Вспоминал, как их мать на Голгофе
всё рыдала и грызла кулак,
наблюдая за струйками крови
на пробитых гвоздями ногах.
Вспоминал о губах Его синих –
тех, что будто и ныне твердят:
«Боже! Боже! Прости их! Прости их,
ведь не знают они, что творят!»

Его били с оттяжкой, умело,
а он умер, совсем не крича.
Ещё долго над трупом свистела
плеть в костлявой руке палача.

Фаддей

Посреди Араратской долины
в чаще леса струится ручей.
Здесь и встретил свою он кончину,
старый праведник Левий Фаддей.

Он жестокое местное племя
к мирной жизни пытался призвать.
Он все время твердил: «В наше время
не по-Божьи людей убивать».
Он рассказывал про Иисуса
(так учителя звали его),
говорил, что шаманы все - трусы,
что не могут они ничего,
что они покрывают богатых
и всегда им готовы служить,
что, когда брат идет против брата,
властьимущим вольготнее жить.
Он кричал, что за это ученье
извели Иисуса Христа,
изначально подвергнув мученьям –
пригвождению к древу креста!..

Мудрый вождь проповедника слушал
и не мог разобраться никак,
почему в его черную душу
заползает панический страх,
но, увидев, как вывернув шеи,
его стража на старца глядит,
указал он перстом на Фаддея
и изрёк: «Пусть он будет убит!»

И Фаддей всё молился и плакал,
извивался, от боли вопил,
когда ловко поддел его на кол
бессердечный палач Самуил.

Варфоломей

У святой Араратской вершины –
там, где вьётся Аракс, словно змей,
на рассвете казнили мужчину
с длинным именем Варфоломей.

Когда воин нанёс ему рану
(но не насмерть: сломалось копьё),
он припомнил родимую Кану –
небольшое селенье своё.

И за несколько кратких мгновений,
что ушли на замену копья,
в его памяти всплыли из тени
все событья великого дня.

Тут же вспомнился свадебный ужин:
как гостям не хватило вина,
как жених был всем этим сконфужен,
как невеста вдруг стала бледна,
как отец жениха убивался,
всё кричал: «Со стыда утоплюсь!»
и как с места неспешно поднялся
и к колодцу пошёл Иисус.
Как воды зачерпнул Он кувшином
и как стало казаться всё сном
в тот момент, когда чаши мужчинам
Он наполнил прекрасным вином.

А когда молодой копьеносец
подошел к нему с новым копьём,
он подумал с тоской, что уносит
свою память живую о Нём.

Симон

Он смотрел на Кавказские горы,
вспоминая зелотство своё.
В ту лихую, разбойную пору
всё решали кинжал и копьё.
Всё сводилось к сведению счётов:
глаз за глаз, зуб за зуб, смерть за смерть.
Основная задача зелота –
отомстить чужеземцам суметь.
Отомстить за утрату свободы
своей древней великой страны,
за глумленье над верой народа,
за святыни, что осквернены,
за допущенное надруганье
над историей предков святой
и за рабское существованье
под тяжёлою римской пятой.
Вспомнил он, как назвал его трусом,
рассердившись, суровый отец,
когда после двух встреч с Иисусом
он решил, что зелотству конец,
что пора отказаться от мщенья
и себя посвятить доброте,
даже если его ждут мученья:
кнут, петля или смерть на кресте.

Он не чувствовал боли и страха,
ощущая себя, как во сне,
когда начали камнем с размаха
прибивать его руки к сосне.

Иаков

Тихо брел он по берегу Нила,
устремив тупо взор свой в песок.
Убежать ему сил не хватило:
конвоир был силён и высок.
Он догнал, повалил его наземь,
долго бил рукояткой меча
и повел прямо в город, на казнь,
чтобы там передать палачам.
Забывая про боль во всем теле,
он всё думал и думал с тоской
о святом Иисусовом деле.
«Проповедник-то я никакой, –
упрекал он себя беспощадно. –
Не умею людей убеждать.
Говорю неумело, нескладно.
Разве ж мог я со злом совладать!»

Тут он поднял горящие очи,
в небо взор устремив, произнес:
«Но ведь все-таки, все-таки, Отче,
я твой свет в эти земли принес!
Они просто пока не готовы
весть о Сыне твоем воспринять,
но благое, священное слово
еще будет, как солнце, сиять!»

Когда череп его водрузили
на высоком-высоком шесте,
люди в городе заговорили
о каком-то «Исусе Христе».

Иуда

Он опять пересчитывать начал
горсть блестящих и звонких монет
и подумал: «Никак не иначе,
здесь той самой, с царапинкой, нет.
Так и есть. Так и есть. Двадцать девять, –
он бурчал себе тихо под нос. –
Ну да ладно. Ну что ж теперь делать…
И чего ж ты добился, Христос?..»
Эта вдруг прозвучавшая фраза –
риторический странный вопрос –
доказательством сделалась сразу
тех мучений, что он перенес.

Он, как будто в смертельной горячке,
отпечатки от прожитых дней
понукал в своей памяти к скачке,
как хлыстом понукают коней.

Вспоминал бесконечные споры
с Иисусом Христом по ночам.
Он кричал Христу: «Правят всем воры!
Весь наш мир подчинён сволочам!
Неужели ты слеп и не видишь:
люди зла ни за что не простят,
ненароком кого-то обидишь –
непременно тебе отомстят.
Ты о силе любви им вещаешь,
призываешь друг друга любить.
Ты им вечную жизнь обещаешь,
а они тебя рады убить.
Ну пойми же ты: души людские,
словно небо ночное, черны.
Люди любят утехи мирские.
Твои россказни им не нужны.
Ты им вечную жизнь обещаешь,
а они на всё это плюют.
Ты души в них, убогих, не чаешь,
а они тебя скоро убьют!»

И, закончив такую тираду,
каждый раз получал он ответ:
«Умоляю, Иуда, не надо,
ведь в тебе еще теплится свет!»
Тут внезапно его осенило.
«А ведь я Его, правда, люблю!..
Не достоин я даже могилы!» –
Думал он, надевая петлю.

По дороге в Дамаск

Он почётную службу немедля оставил
и местами свои имена поменял,
когда Бог упрекнул его: «Что же ты, Павел,
из души человеческой гонишь меня?!»

По дороге в Дамаск ему было виденье:
вспышка света и лик Иисуса Христа.
Ослепленный, он долго стоял на коленях,
зажимая от страха ладонью уста.

Он три дня и три ночи метался в горячке.
Говорить и стонать почему-то не мог.
А потом вдруг очнулся и, встав на карачки,
прокричал, что сейчас посетит их пророк.

Фарисеи, которых он вёл за собою
убивать на сирийской земле христиан,
наблюдали за старцем с седой бородою,
полагая, что старец – лишь зренья обман.

Старец дверь отворил совершенно неслышно
и к нему подошёл, и склонился над ним,
и сказал ему: «Павел, ниспослана свыше
на тебя благодать самим Духом Святым!
По дороге в Дамаск, сам того не желая,
стал ты главным вершителем воли Христа.
Суждено тебе к свету идти, сознавая,
что задача твоя абсолютно проста:
семена христианства повсюду посеять,
первых всходов дождаться, по миру пройти
и заставить людей в Иисуса поверить,
свет пылающих душ ему в дар принести».

Завершив монолог этот, старец нагнулся
и в ослепшие очи его посмотрел,
лба горячего пальцем дрожащим коснулся
и исчез, а ослепший внезапно прозрел!

А потом были письма. Четырнадцать писем!
Письма ангельской стаей над миром неслись.
Он был немощен, слаб, от падучей зависим,
но все судьбы людские в нём в узел сплелись.

Он увидел Марию, с Петром побратался.
Он, как факельщик, брёл по планете впотьмах.
То в Афины, то в Рим, то в Эфес отправлялся,
разгоняя повсюду язычества мрак.

И Нерон приказал его лишь обезглавить,
а не тиграм скормить, не распять на кресте.
Мир решил его так от мучений избавить,
оказавшись, как водится, на высоте.

Суд присяжных
(Вместо эпилога)

Он ни в чём не хотел сознаваться,
несмотря на весомость улик.
Их же было всего лишь двенадцать,
но весь мир был зависим от них.

Приговор выносился суровый:
двадцать лет – как пожизненный срок.
И они были, в общем, готовы
подписать приговорный листок.

Суд собрался листочком бумажным
чью-то жизнь, словно каплю, смахнуть,
но внезапно один из присяжных
предложил на вещдоки взглянуть.

Остальные одиннадцать стали
в один голос его убеждать.
Дескать, что мы, ножей не видали?
Дескать, нечего время терять!

«Ну, давай поскорее подпишем
и по рюмкам коньяк разольём.
От усталости мы еле дышим».
Но упрямец стоял на своём.

Он твердил, что привычку имеет
доверять только лично себе
и что много неясностей в деле
и превратностей разных в судьбе,
и что рану глубокую можно
нанести лишь особым ножом,
что эксперты ошиблись, возможно,
и что труп нашли за гаражом…

Суд присяжных был глух к убежденьям.
Неприязненных взглядов обстрел
ощущал он, но всё же сомненья
отогнать от себя не умел.

Кто-то тихо шипел: «Очевидно,
Парень вовсе лишился ума».
Кто-то буркнул угрюмо: «Обидно!
Провались ты! Упрямый Фома!
Опоздал я на праздничный ужин.
Шеф мне это вовек не простит.
Тамада ему очень был нужен.
Без меня теперь стол загрустит».

Страсти в комнате всё накалялись:
кто зубами скрипел, кто кричал.
Десять злобились и бесновались,
а один напряжённо молчал.
Посмотрев на упрямца сурово,
перед ними он встал во весь рост
и размеренно, слово за словом
лаконичную речь произнёс:
«Торопиться нам с вами негоже.
Вот что я, господа, вам скажу:
приговор я, скорей всего, тоже
с кондачка вот так не подпишу».

Кто-то крикнул в ответ ему: «Хватит
корчить тут Иисуса Христа!
Вам бы время хоть как-то потратить!
А у нас его нет ни черта!»

И стоявший внезапно опешил,
получив этот грубый упрёк,
помолчал и сказал тихо: «Грешен.
Как забыть-то об этом я мог?
И не надо нам с вами ругаться.
Аналогия очень проста:
их тогда было тоже двенадцать,
в тот четверг за столом у Христа».
Он вздохнул тяжело и устало,
скособочился как-то весь, сел.
И такое молчанье настало,
будто в комнату ангел влетел.

А потом встал мужчина высокий –
тот, который всех громче кричал,
и сказал: «Пусть дадут нам вещдоки!
Что ж, вернёмся к началу начал…»

Опубликовано:	09.11.2009 15:19
Просмотров:	2969
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

Двенадцать апостолов (Поэма)

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться