ПОЧЕМУ Я НЕ ПОЮ

Их было двое, они стояли под высоченными соснами и молчали. Было пронзительно тихо и сумеречно. Легкий мороз, снег еще не выпал, но земля уже пристыла в ожидании и готова его принять.
Мужчина смотрит вверх. Лицо становится похоже на сизую манную кашу на воде. Как дальтоник не различает цвета, который времена года определяет по перепадам температуры и осадкам.
Ему – чуть-чуть за тридцать и мальчик-дошкольник. Папа и сын.
У мальчика светлое пальто в клетку, с фиолетовой полоской, странного фасона и пуговицами вперекос, пришитыми папой. Воротник и шапка коричневые, линялый мутон. Шапка похожа по форме на спичечную головку, и черные, покусанные шнурки разной длины, крепкие на холоде, свисали обрывками проводов. Мятые сапоги навырост улыбались белыми, истертыми носами навстречу выпирающим коленкам брюк.
У папы поношенное, зауженное пальто с просинью и робкой претензией на фасон, мягко принявший фигуру хозяина и толстый шарф, суицидально скрученный на шее. Глядя на его прическу, вдруг задаешься вопросом – почему все говорят о пухе, а про лысину одуванчика – молчат.
– Какая тишина, – молча удивляется отец, – вечность состоит из тишины. Она питается шумом. Вот так они перетекают одно в другое, белой водой в прозрачных сосудах, но не до конца, а что-то остается на донце и в каждом – по-разному. И всё повторяется снова. Он перевел взгляд на тупые носы черных ботинок. Они ему не понравились. Он попытался примириться с этим, но досада топорщилась в нём заусенцем по краю ногтя и неприятно цепляла.
Это и есть - Неприкаянность.
Она давно прижилась вместе с ними.
Её легко приметить со стороны. Достаточно беглого взгляда. Трудно сформулировать точно – на что она похожа. Это как укол – его ждешь, а он уже сделан и такая инъекция сразу всё меняет. Подъем духа или глубина падения ничего не значат.
Люди отрешаются от внешнего и у них внутри возникает сосредоточенность. Так бывает перед дождем. Каждый пытается ответить – почему? И –разве так – справедливо?
Потом это проходит, но не у всех – бесследно.
– Если бы люди пели, как птицы и совсем разучились бы говорить. Им стало бы легче? Они отвыкли бы ходить и стали – летать. – Спросил мальчик. – Что остается делать? – он пожал плечами, поправил шапку.
Мелькнул след на руке от зеленого фламастера.
– Не у всех есть слух – вот в чём проблема. Одни поют, как дышат, красиво и естественно. Другие – орут, третьи скрипят. Щелкают клювами, стучат, как бильярдные шары. По-разному.
– Главное – чтобы понимали друг друга, да? И все остальные тоже? Все всё, чтобы понимали!
– Легко сказать, а как это превратить в знаки, чтобы записать, передать? Статистика – такая… точная наука – учитывает всё и вся – вокруг.
– Ведь ноты уже – придуманы. Я сам видел.
– Они удобны для музыки, пения.
– Зачем нужна эта – наука, если все – поют? И никто не ругается. Летают себе, радаваются. – Усмехнулся он.
– Хотя бы для начала. Представь – все поют, а не летают, толкаются и – пока научатся. И надо регулировать… направлять, исправлять, чтобы не получился всемирный тарарам. И тогда станет совсем не до песен. Петь расхочется.
– А тебе никогда не хотелось петь?
– Да, очень хотелось. Я всегда завидовал… маме. А летать – не помню. Нет, пожалуй. Только во сне – пока рос, рос и вырос. Вот такой вот – как теперь. – Сказал с легкой обидой.
– Может быть это связано между собой? Может люди летали когда-то совсем давно-давно, а теперь даже вот – не могут вспомнить? Стали толстые в пальто. Отвыкли, – пожал плечами.
Громко звонит мобильник. Папа быстро смотрит на сына, отворачивается, прикрывает рукой трубку:
– Да. Извини, попозже, – что-то бормочет, краснеет, телефон скользит в карман пальто. – Так вот. – Разводит в стороны руки.
Он вновь смотрит на верхушки сосен и впервые за много дней различает краски вокруг, жалея, что сейчас октябрь, а не яркий, пестрый июль, тепло и легкая одежда.
Он мысленно поднялся над соснами, глянул оттуда на себя. Так умеют делать женщины и отлетающие души.
Он скинул с себя сутулость и оказалось, что небо совсем близко, оно сплошь белое от снега внутри, а сумрак от сосен.
И они машут ветками, как провожающие с перрона и что-то говорят, но не понять и надо напрячься, чтобы слово ожило и согрело:
– Скорее всего они говорят: «Счастливого пути!»
Он глубоко вдохнул:
– Орлы – высоко летают, красиво, а не поют, только клёкот –издают. – Сказал после паузы. – Гордые такие.
– Там холодно и мало воздуха. Помнишь – ты рассказывал мне в самолете? – нахмурил белые бровки сын.
– Да.
– А можно так запеть, что не почувствуешь себя… так хорошо станет. Ну – стать как звук, легкий, упругий. Знаешь – когда закричишь громко – оглохнешь, ни рук, ни ног не осталось. Всё звенит и ты – звенишь. Или ветер навстречу, идешь, ничего не слышешь. Дышать даже трудно – он лезет в рот, в нос, в уши. Это же тоже – полет?
– В каком-то смысле – да.
– В каком?
– В самом главном. Тогда воспаряет душа. Есть у человека такой внутри… кусочек пространства.
– У всех?
– Думаю – да, только не все знают – где он. И у всех – по-разному.
– Она, что ли – без места? Где попало?
– Это такое состояние, понимаешь?
– Как гланды?
– Нет, они для другого.
– А камень, вот – мрамор? Он же – молчит.
– Он тоже – говорит. Ты смотришь на него и пытаешься понять – что? Это очень трудно – разговаривать с теми, кто молчит. Красивый, а молчит! Даже обидно – бывает.
Мальчик вздыхает, пожимает плечами. Шапка приподнимается и выражение лица становится озадаченным. Лицо бледное даже на свежем воздухе, от этого глаза ещё больше – синей лазурью, нос заостренный, птичий.
На куст присела синица, заглянула снизу им в глаза черными бусинами, попыталась узнать, резво повертела головой, словно ресницы соприкоснулись – тихо и загадочно. Молча оценила. Ничего для себя не обнаружила.
Отец вздрогнул, искоса глянул на сына.
Птичка качнулась обиженно, спружинила на ветке и упорхнула так же бесшумно, как и появилась словно и не было её вовсе.
Отец с сыном замерли. Постояли. Ветка почти неприметно двигалась, жила.
Они посмотрели вслед синице, подождали немного.
Отец угнездил в своей большой ладони ладоньку сына, она быстро согрелась и стала мягкой.
Сын сунул вторую руку в карман, вздохнул. Белое облачко мгновенно унеслось ввысь и пропало на фоне коричневых сосновых чешуек, растерилось в хвое.
Они молча пошли между оградок. Сын чуть впереди, как поводырь. Фиолетовая полоска и квадратики на пальто исказились, хлястик и рука сына, протянутая к отцу стали похожи на гипотенузу.
– Как мама – никто не сможет спеть, – подумал сын.

Опубликовано:	11.03.2011 12:28
Создано:	15.02.2011
Просмотров:	2860
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

ПОЧЕМУ Я НЕ ПОЮ

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться