— Да, поэт в России больше, чем поэт, а женат-то уже четыре раза, — сказал отец Иларион, глянув на фотографию с Евтушенко в гостиной Сапожниковой, куда она завела своих дорогих гостей. И хозяйка, взглянув на фотографию, вспомнила ту незабываемую встречу с поэтом и задумалась:
Какова же объективная художественная цель тех творческих усилий поэтов, которые внешне выглядят “антиграмматическими”?
Не случайно художники так часто пытаются обосновать своё, так сказать, “право” на грамматические ошибки. В тех случаях, когда такие обоснования достаточно филологически конкретны, в них проступает собственно эстетическая сторона: “Для меня дело обстоит так: всякая моя грамматическая оплошность... в стихах не случайна, за ней скрывается то, чем я внутренне не могу пожертвовать; иначе говоря, мне так поётся”. Так говорил о своих “мнимых неправильностях” Александр Блок. И об этом писал Минералов Ю.И. в книге: Теория художественной словесности. М. 1999.
В этом ключе не безынтересен факт, имевший место в актовом зале ПетрГУ в июле 2000 года, где мы читали свои стихи, а Евтушенко слушал и оценивал. После меня по алфавиту читала свои стихи Ирина Мамаева, которая сейчас котируется как молодой российский писатель, но Евгений Евтушенко, подметив якобы неграмотное употребление мной падежного окончания во фразе «ЧТО вновь меня распяло на кровать», яростно терзал лист бумаги, не слушая вышеназванную и великую, и через некоторое время предложил свой вариант конечного четверостишия, в которое и входила вышеупомянутая строка (Конечная строфа Сапожниковой:
Люблю бежать по тонкой ленте края
Между забытым и желаньем знать,
ЧТО вновь меня распяло на кровать,
Где я летаю!
Вариант Евтушенко:
Люблю забыться на кровати смятой
Между забытым и желаньем знать,
Что вновь меня швырнуло на кровать,
Где я летаю, став на ней распятой). – есть картинка автографа Евтушенко.
Сапожникова тогда внутренне, да и внешне тут же возразила. Неприятие предложенного варианта было чисто инстинктивным. Теперь же можно сказать, что ошибка была сделана намеренно, хоть и неосознанно, так как требовалось подтвердить сказанное двумя строками выше:
Люблю блюсти и нарушать законы,
И новые законы сотворять,
Но старые в себе соединяя...
Ставя в начале “неграмотно” построенной строки местоименное слово ЧТО, являющееся вопросом как винительного, так и именительного падежей, Сапожникова объединила в своём сознании сущностное и личностное человеческие начала, которые сливаясь, дают не только количественные (зачатие новой жизни), но и качественные (трансформация собственного “Я” в момент отказа от всего, чем оно до этого момента являлось) изменения. При этом акцентируется существительное существительное кровать, которое этимологически содержит в себе понятие как крова, так и крови, а грамматически своим окончанием уподоблено форманту инфинитива (начальной формы глагола, которая есть не что иное, как потенциальная глагольность, скрытое желание). Таким образом “неправильность” употребления падежа аккумулирует в коротком строчном отрезке природу как самости, так и личности женского “я”, с чем, конечно же, Евтушенко, будучи “Я” мужским, в корне (то есть архетипически) не согласен. Его забытье на кровати смятой говорит о смятении душевном в процессе акта, имеющем место быть на кровати. Он повторяет Сапожниковскую следующую строку между забытым и желаньем знать, где акцентируется соединительный союз, попадающий под ударение. А дальше, меняя мотивацию (глагольную форму “распяло“ на “швырнуло“), он в сущности убирает христианский аспект данного союза, что более приемлемо для атеиста, коим он является. И удлинение Сапожниковской последней строки “где я летаю“ деепричастным оборотом “став на ней распятой“, характеризует мужское атеистическое начало как довлеющее над женским и уничижающее её.
Дорогое Солнце, если у Вас есть время и желание, Вы можете с 21:00 каждой пятницы до 15:00 каждого воскресенья проголосовать в авторизованном виде за одно из стихотворений текущего Шорт-листа недели. Голосование идет вот тут: http://www.reshetoria.ru/obsuzhdeniya/shortlist/ (текущий список номинированных стишей там же).
Его звали Сода–солнце.
Американские летчики, участники челночного полета, которые отбомбились над Берлином и теперь пили у стойки на нашей базе, встретили его невнятным веселым лаем. Он прикрыл их от «мессершмиттов», когда они подходили к базе. Он один спустил в море двух «мессеров», третий задымил к горизонту.
– Сода–виски, – предложили они ему.
– Сода–солнце, – сказал он и стал губами ловить капли грибного дождя, залетавшие в открытую фрамугу.
Американцам перевели – сода–солнце, – они опять засмеялись и напились на радостях. Его стали звать Сода–солнце. Все светлело на базе, когда он появлялся. Худощавый, с близко посаженными карими глазами, удачливый в начинаниях и ласковый с девушками.
