-Твою мать! – резко по тормозам, - Мать твою! - пулей из машины.
Человек лежит на земле, лицом вниз. Падаю перед ним на колени, осторожно дотрагиваюсь до облаченного в черную куртку плеча.
- Эй?
Молчание.
Тяну черное плечо на себя, переворачивая человека на спину: мертвенно-бледное лицо, очень короткие темные волосы, ссадина на лбу.
- Э-эй! – осторожными хлопками по бледным щекам. - Ты живой?
Слабый стон.
«Живой… Слава тебе, Господи!».
- Где я? - очень темные глаза на таком белом лице. Страшные глаза. Хочется отвернуться.
- Пацан, жить надоело?! – в правом виске пульсирует, словно кровь хочет вырваться наружу.
- Я не… умер… ла?
«Приехали».
Вглядываюсь в скуластое личико. Точно, девчонка.
- Зачем… же вы…
«Вот дрянь!».
-Жить надоело, да? Надоело?! Иди, с крыши сбросься! Какого черта ты под машины лезешь?! – висок снова атакует барабанная дробь пульса.
Руки трясутся. Очень хочется выпить.
Возвращаюсь в машину, из бардачка достаю фляжку с коньяком, отвинчиваю крышку. Большой глоток. Обжигает горло. Закашливаюсь. Спустя несколько секунд теплеет в животе. В этом самом тепле лавирует айсберг напряжения. Чтобы он растаял скорее, делаю еще глоток.
С фляжкой возвращаюсь к несостоявшейся самоубийце. Она сидит на земле, облокотившись спиной об машину. Плечи ссутулены, общее впечатление как о побитой собаке.
- На-ка, хлебни!
Поднимает голову.
- Коньяк, - протягиваю фляжку.
Девчонка берет ее обеими руками и начинает пить. Жадно, будто воду.
- Э-э, хватит, - отнимаю фляжку. - Давай, помогу тебе встать, простудишься еще на земле-то.
Беру незнакомку за руки и резко тяну на себя. Слишком резко. Она оказывается маленькой и хрупкой. Совсем еще ребенок! Усаживаю ее на капот машины, присаживаюсь рядом. Кажется, будто сердце мое, как в осколках зеркала, размножилось, и теперь стучит буквально во всём. Напряжение льдиной застряло между ребрами, и не желает таять. Прикрываю глаза. Считаю до десяти. Очень медленно. Одновременно нашариваю в кармане пальто пачку сигарет. Глаза открывать не хочется, но прикуривать с закрытыми я не умею. Руки все еще дрожат. Чтобы хоть как-то прийти в себя, смотрю по сторонам.
Снега здесь почти нет. Тонкий слой, из которого то тут, то там выглядывают лишаи промерзлой земли.
По обочинам дороги растут тополя. Листья с них давно облетели, голые ветви кажутся брошенными и позабытыми. Верхушками тополя подпирают тусклое, словно вылинявшее, небо. Всё вокруг сковано льдом: и земля, и небо. А между ними пространство моих эмоций – тонкими, ломкими льдинками.
- Время года зима, время года терять… - чужим голосом. Я не люблю зиму. Ненавижу потери.
- Можно мне… сигарету? – просит девчонка.
- Не знаю…
Смотрит пристально. Черные глаза с отпечатком зимы внутри.
«И она туда же…».
- Ты головой ударилась… Возможно сотрясение мозга, тогда курить нельзя, - развожу руками.
-Хоч… чется… - словно всхлипнув.
-Ну, «хочется», конечно, аргумент, - протягиваю пачку и зажигалку.
В голове ни единой мысли. Вакуум. Как в ее глазах.
- У вас тоже… плохой день? – интересуется девчонка, осторожно затягиваясь. Опешив от вопроса, удивленно смотрю на нее. Она производит впечатление вполне пришедшей в себя, только сигарета в ее маленьких пальцах слегка подрагивает.
Медленно выдохнув, отвечаю максимально равнодушно:
- Бывало и хуже... Ну, как? Голова не кружится?
- Нет.
-Хорошо… Посидели, покурили, пора ехать…
Девчонка бросает на меня косой взгляд, встает с капота и нетвердо идет прочь от машины.
- Стой!
Оборачивается.
- Далеко собралась? Я тебя подвезу, куда тебе надо, садись в машину.
- Может… не стоит? – очень неуверенно.
- Не стоит выходить замуж по «залёту», - открываю переднюю дверцу. - Садись. Сигарету выкини, не люблю, когда курят в машине.
Девчонка покорно выбрасывает сигарету, подходит к машине, садится, аккуратно захлопывая дверцу.
«Умница».
- Раз такое дело, давай я тебе и первую медицинскую помощь окажу, - достаю аптечку. - Сильно ты головой приложилась? Болит ссадина-то?
Она неуверенно кивает. Вытаскиваю из аптечки перекись, вату, йод, пластырь. Смочив вату перекисью, осторожно дотрагиваюсь до лба девчонки. Морщится.
- Терпи. Не кисейная барышня… Они все больше по домам сидят, а не перебегают шоссе…
«Черт возьми, что говорю?».
Девчонка молча сносит и мое ворчание, и смазывание ссадины йодом, и наклеивание пластыря.
- Ну вот. Почти как раненный боец с поля брани… Умеешь браниться? – возвращая аптечку на место.
Мой вопрос повис в воздухе, как мыльный пузырь.
«Тормоз…Может, она накаченная? … Черт! Я же сама дала ей коньяк, а она почти весь выхлебала! …».
- И тут она тихо тронулась с места… Умом, - говорю, заводя машину.
Незнакомка молчит, я тоже. Это молчание будто повисло между нами плотной завесой тумана. Ни зги не видно.
Включаю CD:
«… А хозяин влюбленный, встречи стали опасны,
Эти игры для взрослых, первобытные танцы.
Что теперь между нами? Я не сдам, я не сгину,
Не прошу тебя сдаться, помогу тебе сдаться - погибнешь… » 1
- Клевая музыка, - тихо произносит девчонка.
- Под настроение.
«…Тишина атакует, мы в секунде от неба.
Поздно бабочкой в стекла, я же вижу, что хочешь.
Что теперь между нами? Никогда не забудешь,
Горький мед и цунами, горький мед и цунами… » 1
Неожиданная попутчица смотрит на дорогу, не моргая.
«Нужно ее разговорить…».
- А ты какую музыку любишь?
Вперив взгляд в мою переносицу:
- Под настроение…
- Удивительное совпадение, - усмехаюсь. - Как тебя зовут?
- Ева, - неловко улыбнувшись. Зубы у нее идеальные. Будь у меня такие, я бы улыбалась, не переставая.
- Ну и имечко! А я Татьяна. Сергеевна. Но можно без отчества. Так куда же тебя везти?
- Не знаю…
- Отлично! Зачем нам географию учить, если нас кучер куда надо отвезет, да?
- Что?
-Фонвизин. Чему вас в школах учат? Полный бардак…
- Я не учусь… В школе.
-Н-да? А по виду… Впрочем…
Ева отворачивается к окну. Я же смотрю на дорогу. Максимально сконцентрировав внимание. Почему-то мне все время кажется, что вот-вот, откуда ни возьмись, снова появится тень, которая ринется под колеса. Руль держу так крепко, что побелели костяшки пальцев. Изредка бросаю взгляды в сторону попутчицы. Судя по расслабленной позе, Ева, в отличие от меня, весьма спокойна. Или задумчива.
- Жизнь моя - железная дорога, вечное стремление вперед, - нарочито громко говорю. - Ты почему молчишь? Размышляешь о своей горькой участи? Что еще за мода, чуть что - сводить счеты с жизнью?
«Зачем спрашиваю? Какое мне до нее дело? Ева… А прическа-то…После тифа, что ли?».
Молчание.
«Тормоз…».
- Ладно, не дуйся…. Сама понимаешь, в каком я состоянии… Понимаешь? – не дожидаясь ответа, продолжаю. - Хорошо еще, что ехала еле-еле… Иначе…
- Извините…
- Ага… Ну так что, не придумала еще, куда тебя везти?
- Можете высадить меня там, где вам удобно, - тихим голосом.
«Бедолага… Неужели расстроилась из-за того, что я не сбила её? Бред какой-то… Сколько же ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать?».
- Сколько тебе лет?
- Уже восемнадцать.
«Уже восемнадцать… А трагизма-то сколько в голосе! Детский сад с барабаном…».
- А вам?
«Надо же, набралась смелости и заговорила!».
- Тридцать … девять. Много? – смотрю на Еву в упор.
Пожимает плечами, а потом изрекает:
- Можно мне называть вас Та-аня?
Странная просьба. Странное произношение моего имени, так напевно - нежно: Та-аня.
- Называй как хочешь. Для меня не принципиально…
- Спасибо.
«Н-да… Девица с причудами… Угораздило же… Как родные с ней уживаются?».
- Ева, а есть какое-нибудь место, где тебя хоть кто-нибудь ждет?
Отрицательно мотает головой.
- Понятно… Безнадежно свободная…
«Из дома сбежала? Что же мне с ней делать? Высаживать нельзя, вдруг решит повторить попытку … ».
-Я тут подумала… Поедем ко мне. Не бросать же тебя на дороге, на ночь глядя.
«Господи, ее же и кормить придется… Чем? ».
- Это… неудобно, - возражает девчонка, чуть замявшись.
- Согласна. Но муки совести для меня более неудобны. Все-таки я на тебя наехала…
«Черт! Я же на нее… Бред… Бред,бред,бред!»
- А ваши близкие? Муж, дети?
- Что? – окинув ее взглядом.
- Что они скажут?
Теперь я пожимаю плечами. Ева умолкает. Почему-то это молчание действует мне на нервы. Увеличиваю громкость:
«Время года зима, время года терять,
Ты уже потерял, но еще не остыл ко мне,
Время года зима, мы рискуем не стать,
Мы рискуем растаять без сопротивления…»2
- Странно, - тихонько бормочет Ева.
- Что?
- Вам почти сороковник, а вы слушаете «Ночных снайперов».
Оскаливаюсь.
- По-твоему, в моем «столь почтенном» возрасте нужно слушать Кадышеву?
-Почему сразу Кадышеву?
-Действительно! Можно еще слушать песни про бабкины надежды в исполнении Надежды Бабкиной…
Ева робко улыбается:
- Смешно…
-Ага… Маленьким девочкам часто кажется, что жизнь закончится после того, как им исполнится восемнадцать. Словно этот возраст - Рубикон, за которым находится окончательная и бесповоротная старость. А старость не в летах. Она в душе наступает…
- И вы в душе молодая, да?
- Типа того, - не раздумывая. - Ну вот, мы почти добрались. Сейчас заедем на стоянку, и - милости прошу в мои пенаты.
----
Дома пахнет привычно. Пустотой, одиночеством и духами «Love in Paris». Включаю свет в прихожей. Рыська неторопливо выходит из комнаты, выгибает спину, прищурившись, вопросительно смотрит сначала на меня, потом на Еву.
-Рыська, это Ева, Ева это Рыська, - представляю друг другу свою кошку и неожиданную гостью. - Прошу любить и жаловать. Но, чур, не жаловаться.
Рыська подходит ко мне, начинает тереться об ноги. Беру ее на руки.
-Не думала, что у вас может быть кошка, - тянет слова Ева. У нее странная манера говорить. Все слова она растягивает по максимуму, словно проверяет их на прочность.
-Я и сама так не думала. Раздевайся, куртку повесишь в шкаф, тапочки на нижней полке. Руки мыть и на кухню. Сейчас будем ужинать. Правда, моя хорошая? – глажу кошку.
-А ваши родные? Они позже придут?
«Чего она так боится?»
-Нет. Они не придут, - спускаю кошку с рук, быстро снимаю пальто и сапожки и иду в комнату. Там переодеваюсь в кофту и длинную юбку.
Ева пришла на кухню, когда я резала мясо. Рыська, сидевшая у моих ног, мяукала и периодически вытягивала вверх переднюю лапку, требуя свою долю.
-Вам помочь? – предложила девушка.
-Помочь, - согласилась я, - Помыть овощи и порезать их в салат. Справишься?
-Попробую, - Ева стала закатывать рукава свитера.
-Как ты относишься к супу? – я искоса наблюдала за тем, как она старательно моет овощи. Свободный свитер синего цвета и обтягивающие джинсы, которые были на ней, только подчеркивали ее худобу.
-Нормально.
-Прекрасно. Суп- это отличное средство, чтобы согреть душу в непогоду… Так всегда говорила моя бабушка…
-Интересное определение, - сказала Ева с улыбкой. - Средство, чтобы согреть душу в непогоду… Надо будет запомнить.
Рыська, покончив с попрошайничеством, решила проявить ко мне нежность: стала облизывать мою правую щиколотку. Прикосновения шершавого языка щекотали кожу.
-Ваша кошка вас очень любит, - услышала я.
-И пользуется у меня взаимностью, - я стала выкладывать мясо на сковороду.
-Давно она у вас? – продолжала интересоваться Ева.
«На кошках она помешана, что ли?»
-С тех пор, как её котенком подбросили мне под дверь, - я поставила сковороду в духовку, достала из шкафа бутылку мартини и два бокала, а из холодильника - водку. Две части мартини, одна часть водки в каждый бокал. Протягивая напиток Еве, я сказала:
-Коктейль по рецепту Ремарка. Выпьем, как аперитив.
-Вы алкоголичка? – спросила девушка.
-И серийный маньяк, которого уже сорок лет разыскивает Интерпол, - я, прищурившись, смаковала получившийся коктейль.
Ева улыбнулась:
-Шутите…
-Ага. Страдаю чувством юмора.
Девушка осторожно отпила из своего бокала.
-Не бойся, я тебя не отравлю. Буквально вчера у меня закончился цианистый калий. Мясо будет готово минимум через полчаса, придется потерпеть. Пойдем в комнату, нечего здесь торчать, - я взяла кошку на руки и вышла из кухни.
Свет в комнате был приглушенным. Я отрегулировала яркость. Ева подошла к стене, на которой висели мои картины.
-Это ваши рисунки? – по-детски спросила она.
-Это мои сны.
-Почему они все черно-белые? Неужели вам никогда не снятся цветные сны, Та-аня?
-Раньше считалось, что цветные сны видят только люди с крайне неуравновешенной психикой, всякие убийцы и серийные маньяки.
-Правда? –она с интересом посмотрела на меня, - Я всегда вижу только цветные сны… Неужели во мне дремлет какой-нибудь Чикатило?
Я усмехнулась:
-Не знаю… Если тебя это беспокоит, скажу, что со временем подобная гипотеза не нашла подтверждения и ученые от нее отказались...
-Интересно… Вы изучаете сны? – девчонка с любопытством рассматривала какую-то абстракцию.
-Разве сны нужно изучать? – я смотрела на ее профиль, - Изучать сны - это все равно, что изучать чув…ства.
-Интересное сравнение, - Ева посмотрела на меня. Ее взгляд меня почему-то смутил. Я спустила Рыську с рук и прошла к музыкальному центру. Перебирая диски, пыталась избавиться от охватившего меня смущения.
-Красивый ребенок… Ваш? – с картин внимание гостьи переключилось на фотографии, стоящие на журнальном столике.
-Мой. Сын…
-А где он?
-У… у… - слова исчезли, как вода в растрескавшейся земле.
-У бабушки? –решила подсказать Ева.
-Умер.
-Как… умер? Когда?
«Когда? Да какая разница?! Неужели она думает, что время может восполнить утрату? Что спустя пять лет потеря уже не кажется такой опустошающе - огромной, какой была месяц назад?!».
В глазах Евы столько сострадания, что мне хочется заплакать. Громко. Навзрыд. С причитаниями. Я не могу плакать. Совсем. Я только дышу с каким-то присвистом. Как будто у меня сквозная дырка в легком.
-Три года … Назад.
Ева осторожно берет меня за руку. Тепло ее пальцев проникает прямо в душу. Человеку, по сути, очень мало нужно. Достаточно, если кто-то возьмет его за руку, когда хочется сорваться в пропасть.
Ева ничего не говорит. И я только рада этому. Скажи она хоть слово, я бы выгнала ее взашей…
Мы молчали очень долго. Целую вечность. Или даже две. Потом я аккуратно высвободила свою ладонь и пошла на кухню. Когда я вернулась, девушка сидела на диване с фотографией Петьки в руках. Кошка лежала у нее на коленях.
-Странно, что Рыська позволила взять себя на руки, - заметила я.
-А она сама ко мне пришла… Потопталась немножко на коленках и легла, - Ева улыбнулась и погладила кошку по голове. Рыська довольно жмурилась. Я была поражена:
-Обычно она не идет к чужим…
Ева пожала плечами. Потом снова улыбнулась и спросила:
-Как звали вашего сына?
-Петя… Петр.
-Хорошее имя… Он на вас похож, - заметила она.
-Был, - я забрала у девушки рамку с фотографией и снова поставила ее на столик. Я уже успела справиться со слабостью.
-Не хотите об этом говорить?
-Не вижу в этом смысла, - мне нужно занять руки. Я снова перебираю диски, как будто никак не могу найти нужный. Зачем я впустила в свой дом чужого человека? Ведь прекрасно знаю, что чужое любопытство не имеет границ и запретов. Оно цинично бередит старые раны, которые начинают болеть с новой силой. «Он похож на вас…». От этих слов ноет сердце. Даже не ноет. Скулит, как брошенный щенок…
-Чем ты занимаешься? – ищу любую тему, которая отвлечет меня от болезненных мыслей.
-Да так… Как поют «Снайперы»*- все больше по миру шатаюсь… - девчонка неопределенно махнула рукой. Я поняла, что с этим вопросом лучше не приставать; нашла диск «Наутилус Помпилиус» и загрузила его в проигрыватель.
- А вы где работаете?
-Здесь.
-Дома? – удивилась Ева.
-Угу. Я переводчик.
-И что переводите?
Я усмехнулась:
-Что под руку подвернется. Деньги почему-то не имеют свойства капать с неба…
-Понятно… Интересная работа?
-Когда как… А вообще, я литературу с детства люблю… Бабушка меня приохотила, она очень читать любила. Бывало, выпадет свободная минутка, тут же за книжку берется, - я улыбнулась. Когда я улыбалась в последний раз?
-Здорово, - без энтузиазма протянула Ева, потом смешно подергала носом и сказала, - Мясом пахнет…
Я снова улыбнулась:
-Идем трапезничать… Там еще и суп… М- м, пальчики оближешь!
---
-Та-аня, я с вас удивляюсь, - сказала Ева с одесским колоритом, покончив с ужином.
Я встала из-за стола и стала убирать тарелки.
- По поводу? – включила воду и стала мыть посуду.
Ева подошла ко мне и, оттеснив от раковины, сказала:
-Вы так запросто пустили в дом незнакомого человека, даже не побоялись. В наше время это очень рискованно, - она засучила рукава свитера и стала мыть посуду. Я смотрела на нее с веселым изумлением.
«Вот так поворот…».
-Я мало чего боюсь, Ева, - я вернулась к столу. Села. Уставилась на спину девчонки. Лопатки под свитером у нее очень сильно выпирали. Как крохотные крылья.
«Может, она ангел? Спустилась ко мне с неба, пока я не сдохла, захлебнувшись одиночеством…».
-Например? – девчонка повернулась и уставилась на меня. Я почувствовала себя нерадивой ученицей, наизготовку стоящей возле доски и напрочь забывшей выученное стихотворение.
-Войны, наверное… Или терракта…
-А не такого глобального?
Зачем ей нужен ответ на этот вопрос? Словно она собирается прожить со мной всю оставшуюся жизнь и стремится узнать мои ориентиры в жизненном пространстве. Смешное предположение. Но она - первый человек, чье общество мне не в тягость. Даже наоборот.
-Не знаю…
-А если подумать?
«Потерь…».
-Я о таком не думаю. А ты чего боишься, Ева?
-А я боюсь прожить жизнь нелюбимой, - сказала она очень серьезно. Слишком серьезно для восемнадцатилетней девчонки.
-Ну, у тебя всё впереди: и жизнь, и любовь, да и вообще всё, – я снова разлила мартини по бокалам и добавила водки.
-Я против безответной любви, - жестко сказала Ева, подошла к столу, взяла свой бокал и залпом осушила его.
«Так вот почему она… Вот дурочка…».
-Я вообще считаю, что безответной любви не бывает, это просто навязчивая идея, - сказала я спокойно. - У Вертинского есть такие строчки: «Любовью болеют все на свете, это вроде собачьей чумы, ее так легко переносят дети, и совсем не выносим мы».
-Почему не выносим? Почему так, Таня? Ведь любовь- по определению хорошее чувство… Светлое… Красивое… Но почему она причиняет столько боли? Почему она иногда ломает жизнь? Почему она бывает без взаимности? Почему?!
-Я не знаю, Ева. Несмотря на то, что я старше тебя, я не эксперт в вопросах любви... Идем в комнату, кухня совсем не место для таких разговоров…
«Что я несу?»
Ева сложила посуду в сушку, выключила воду, вытерла руки о полотенце, развернулась и пошла в комнату. Я захватила со стола бокалы и бутылку мартини и пошла за ней следом.
В комнате царил полумрак. Единственный источник света - уличный фонарь за окном. Мне почему-то совсем не хотелось включать свет. Будто бы его яркость могла разрушить атмосферу, царящую в комнате. Атмосферу, тихо сливающейся с музыкой моей души. Рапсодия Листа. В унисон.
Ева подошла к окну. За ним засыпал город.
-Ненавижу этот мир, - вдруг сказала она. - Отражение в кривом зеркале. Причудливо-уродливое. Мир, в котором у всего есть цена, даже у людей… Они продаются и продают… И так до бесконечности в никуда… Мир недоделанный, словно его, как конструктор, собирал ребенок… Потом ему наскучило и он бросил это занятие, переключив свое внимание совсем на другое… Наверное, за бабочками побежал… Всё так нелепо здесь… Люди сами себя разрушают, как будто у них внутри бомба замедленного действия… Любовь, честь, верность стали просто избитыми словами, половыми тряпками, о которые вытирают ноги все, кому не лень… Порядочность, преданность давно позабыты… Достоинство- это то, что болтается у мужиков между ног… Бойни и распри, злоба и боль убивают живое, светлое… Каждый сам по себе и за себя… Как волки-одиночки… Изредка собирающиеся в стаю, чтобы загрызть кого-то, кто отличается от них… А так никому нет ни до кого дела… Урвать, наколоть, лажануть, подставить – вот, что главное в этом мире… Ничего больше нет… Только одиночество. Бесконечное, как космос…
Я сидела на диване и не знала, что сказать. Чтобы молчание не затягивалось петлей на шее, я взяла в руки пульт от музыкального центра и нажала «Play». В комнату ворвался хрипловатый голос Бутусова. В тему:
«… Здесь суставы вялы,
А пространства огромны,
Здесь составы смяли,
Чтобы сделать колонны.
Одни слова для кухонь,
Другие для улиц,
Здесь сброшены орлы
Ради бройлерных куриц,
И я держу равнение, даже целуясь … » 3
-Очень правильная песня, - заметила девушка, - Мы все скованные одной цепью…Как каторжники… Можно верить и в отсутствие веры, можно делать и отсутствие дела… Миром правят те, кто из себя ничего не представляет, так, дерьмо на палочке, но они над всеми возвышаются… «Выше голов находится зад»… И остальные стремятся стать таким же дерьмом, чтобы хоть как-то приравнять себя к «великим»…
Она снова замолчала. Внутри меня что-то повисло на соль-бемоль… Печаль? Тоска? Безысходность?
«Бедный, запутавшийся ребенок… Но что я могу ей дать?!»
Ночь первая.
-Таня, вы спите?
-Нет.
Я лежу в постели и смотрю на потолок. На нем пятно света от уличного фонаря.
-Можно спросить? – нерешительно начинает Ева.
-Спрашивай.
-Что чувствуешь, когда умирает кто-то близкий?
«Она сама понимает, о чем спрашивает?! Как ребенок, отрывает крылья мухе, чтобы узнать, как поведет себя насекомое…»
Не спешу отвечать.
-Та-аня?
-Зачем тебе это знать? – голос у меня ровный. Как кардиограмма мертвеца.
-Надо, иначе я бы не спрашивала, - упрямо произносит Ева.
«Дурочка какая… Неужели настолько бессердечная? Ковыряет пальцами в моем сердце с тупым упорством…»
-Та-аня?
«А может, считает, что смертью можно наказывать…»
-Ты думала, если умрешь, твой мальчик будет лить слезы и рвать волосы на голове? – бью наугад.
Ева молчит.
«Угадала…».
-Возможно, так оно и было бы, только вот тебя это уже никак не коснулось бы. Жизнь ведь не вернешь… И никому своей смертью ты ничего не докажешь, поэтому… Живи, пока живется…
-Как умер ваш сын? – теперь уже Ева бьет меня. По болевым точкам. Намеренно.
«Лучшая защита - нападение…».
На потолке изредка мелькают тени - это машины проезжают мимо дома. Я тоже тень, потерявшаяся на потолке среди других. Я могу промолчать. Моя боль останется со мной в любом случае, но... Вдруг я могу ей помочь? Вдруг для нее действительно важно это знать, чтобы понять себя? Узнает, поймет, переосмыслит и не станет балансировать на грани?
«Рассказать ей, а завтра выпроводить и обо всем забыть…».
-Его сбила машина… Пьяный водитель… Ехал на большой скорости… Не справился с управлением… Выехал на детскую площадку…
Перед глазами снова мелькают картинки: визг тормозов, бешеный стук сердца, темная куртка, страшные глаза… «Я не умер…ла?»… «Жить надоело, да? Надоело?! Иди, с крыши сбросься! Какого черта ты под машины лезешь?!»… Ужас произошедшего пленяет все существо…
-Таня? Таня!
-Что? – пересохшими губами.
- Его посадили?
- Кого?
«Господи… я могла ее убить… могла….убить?! Бред…»
-Ну, этого ублюдка…Бывают же такие уроды на свете…
«Господи, за что?... Нет, об этом думать нельзя… не сейчас…»
-Спи, Ева, уже поздно, - произношу устало.
-Нет, вы мне ответьте! – упрямо. – Его посадили?
-Нет… Он оказался сыном какого-то милицейского чина…
-Я же говорю, мир- дерьмо! – жестко говорит Ева, - Мразь повсюду…
-Ты не видела мира толком, чтобы так говорить, - бесцветным голосом.
-Неужели вам все равно?! – изумляется Ева.
-Нет. Мне. Не. Может. Быть. Все. Равно… - из последних сил. Время совсем не лечит. -Я бы даже могла убить этого мальчишку…отнявшего у меня сына… Вот этими… руками… Но даже это не воскресило бы… Петьку… Мой. Сын. Умер.
-И вы простили эту тварь?! – она даже привстала на раскладушке.
-Нет.
-Значит, ненавидите?
-Ненависть - очень мощное чувство, оно требует много сил. А у меня их не осталось… Одна пу-сто-та…
Ева молчала. На меня же накатила огромная усталость. Кажется, еще немного - и она раздавит меня своей мощью.
-Черная пустота, как дыра в Космосе… И постепенно эта дыра затягивает в себя все твои чувства, эмоции, мысли… Раньше мне казалось, что я могу пережить любую боль… Когда мне было девять лет, родители погибли в авиакатастрофе, и мы остались с бабушкой вдвоем… Потом, когда я выросла и вышла замуж, умерла бабушка, потом… Смерть будто бы неотступно следует за мной…
-Страшно, - тихо сказала Ева.
-Страшно, - согласилась я, - Знаешь, Толстой сказал, что смерти нет, есть только любовь и память сердца… Бред какой-то… Так может считать только тот человек, который никогда не хоронил близкого, и тем более - своего ребенка… Память… Лучше бы она сразу сгорела дотла, чем корчилась в огне агонии… Годами… Из меня сердце вынули, а взамен положили камень… Надгробный…
Замолкаю. Горе все равно не выплакать. Оно остается каменной занозой в сердце, периодически превращаясь в огненную иглу, прокалывающую насквозь. Можно было рассказать о тех бесконечных днях, когда единственным моим желанием было - умереть. Заснуть и больше никогда не просыпаться. Но о таком не рассказывают. О таком молчат. Особенно с теми, кого удержали над пропастью... Я выговариваюсь с единственной целью, чтобы эта девочка, задумавшись, одумалась… А, может, мне просто хочется проговорить свои переживания, наивно надеясь, что они станут менее острыми… Дурость.
-Как же вы продолжаете жить с таким… крестом?
Криво усмехаюсь. Действительно, как?
-Да уж.. Крест на жизни… Но оказывается, что даже с ним можно… Существовать. Видимо я, как сказал Наполеон Бонапарт: «Человек, обреченный на жизнь». Ты еще что-то хотела узнать?
-Н- нет, - поспешно произносит Ева. Наверное, и сама не рада, что завела этот разговор.
-Тогда спи. Сегодня был трудный день. Для нас обеих.
-Спокойной ночи!
-И тебе.
День второй.
-Вы любите «Оливье»? – спросила Ева, откусывая кусок от соленого огурца, который держала в руке наподобие скипетра.
-Люблю. Наверное, - пожав плечами. Был пятый час утра. Я пришла на кухню, чтобы выпить воды и застала там Еву. Она сидела в моей пижаме и ела соленые огурцы. Доставая их из банки пальцами.
-Вообще-то, у меня есть вилки, - сказала я. Ева скорчила гримасу, не спеша доела огурец и лишь потом сказала:
-Вилками пользуется большинство, а я не хочу быть, как большинство.
-Ну, да… И руками есть гораздо удобнее, правда?
Я подошла к окну, отдернула занавеску и посмотрела на улицу. Снег шел крупными хлопьями. Я глянула на молочное небо. Показалось, что там кто-то вспарывает пуховые подушки, берет перья –снег горстями и выкидывает на землю.
-Что вы вообще любите? – Ева громко хрустела огурцом.
-Хорошую погоду, - ответила я, задергивая занавеску.
-А пойдемте на улицу? – вдруг предложила она.
-Рано. Да и холодно.
-Пойдемте. Ну, Та-аня, - она подошла ко мне и схватила мокрыми пальцами за запястье. Так когда-то делал Петька. Хватал меня за руки и канючил: «Ну, ма-ама!». Наверное, поэтому я сразу сдалась.
На улице почти никого не было. Только дворник счищал снег у первого подъезда. Ева схватила меня за руку и потащила во двор к ледяной горке.
-Скатимся пару разиков? – ее лицо светилось детской радостью. Я опешила от такой перспективы.
-Как ты себе это представляешь?
-Легко! Заберемся на самый верх горки, сядем на попы и съедем! И будет здорово! – она засмеялась.
Последний раз я каталась с горок, учась в школе. Миллиард лет назад. Смотрю на Еву. Она выглядит такой счастливой, что я переступаю через себя и плетусь за ней к ледяной вершине.
Мне тридцать девять лет. Я лежу в снегу, возле ледяной горки, уткнувшись взглядом в белесую мякоть неба. Мне совсем не холодно, наоборот, давно не было так … Тепло? Снежинки мягко падают на мое лицо, становится чуть щекотно…
Рядом со мной лежит восемнадцатилетняя Ева и тоже смотрит вверх.
-Серое небо одноцветностью своей нежит сердце, лишенное надежд…
-Это откуда? – тихонько вопрошает.
-Это Флобер …
-А-а… Интересно, там кто-нибудь есть? – спрашивает она.
-Не знаю…
-Представляете, Таня, а вдруг там есть кто-то, кто сейчас наблюдает за нами? – сжимает мою руку.
-Представляю, - отвечаю. Хотя ни черта я не представляла. Просто лежала между небом и землей и чувствовала странную опустошенность. Как будто бы я, наконец-то, умерла, и моя душа покинула бренное тело. Интересно, когда человек умирает, что он чувствует?
Я смотрела на небо. Не хотелось ни о чем думать, но мысли сами лезли в голову.
«Может, там действительно кто-то есть? Например, Петька… Смотрит на меня сверху и улыбается щербатым ртом. Или канючит… «Мама, мама, мы уже три дня назад отдали мышке зуб, а новый всё не появился… Почему?»… Воздух давит, расплющивая все внутри… Закрыть глаза и уснуть… Навсегда… Петенька, родненький, я так по тебе скучаю, сыночек…».
-Ну что, еще скатимся? – Ева привстала на локоть и нависла над моим лицом.
-Может, хватит? – я встала с земли и стала отряхивать пальто от снега. Пока мы катались, город окончательно проснулся. Люди куда-то спешили, машины сновали туда- сюда. Интересно, кто-то из моих соседей видел, как я скатывалась с детской горки? Наверняка подумали бы, что я совсем свихнулась.
-Пойдем домой? – спросила Ева, заглядывая в мое лицо.
Я кивнула.
---
-А это кто? – Ева нашла фотографии Ивана, которые я засунула за собрание сочинений Шекспира. Она уселась с ними на диван и стала рассматривать.
-Подписано так странно… «Кукушонок, ДэЛэИОЛэТэ»… Абракадабра какая-то… Что это значит, Та-аня?
-Это значит, что чужие вещи нельзя брать без спроса, - я выдернула фотографии из ее рук, - Разве мама тебе не говорила?
-Не говорила. Она отказалась от меня на следующий день после моего рождения.
«Черт!»
-Извини.
-Ничего. Вы же в этом не виноваты, - девушка отвернулась.
-Ты росла в детдоме? – зачем-то перебираю фотографии.
«Как же я раньше не замечала, что у Петьки была такая же улыбка… ».
-Нет. Меня удочерили, когда мне был месяц. Очень сердобольная семья. Чтобы меня не смог когда-нибудь кто-нибудь травмировать «горькой правдой», они никогда не скрывали, что я приемыш и что они меня облагодетельствовали, удочерив... Я долго ломала голову над тем, зачем же им нужны были все эти проблемы с удочерением, зачем им вообще нужен был ребенок, если всю жизнь они были заняты только собой?
-Они тебя обижали? - ненавижу свой равнодушный голос. Но другим не могу ее спрашивать. Почему-то очень боюсь, что Ева заплачет.
-Вы имеете в виду, били ли они меня? О, нет, что вы. Это очень интеллигентные люди. Просто… Ребенок был им не нужен. В принципе. Вообще, они всегда заботились обо мне, покупали хорошие игрушки, одежду… Но, это было сродни заботе о кошке, за которой попросили присмотреть соседи, уехавшие на юг… В детстве я очень долго не могла понять, почему мама Лена никогда не читает мне сказки и не целует на ночь, как это делают мамы моих подружек. Я заглядывала к ней в глаза с глупым вопросом, любит ли она меня, а она вечно переводила тему. И я не понимала тогда, что во мне не так, почему, почему дома я чувствую себя, как в гостях? Почему от мамы и папы веет чем-то холодным и становится неприятно, как будто бы гладишь жабу… Мне так хотелось, чтобы меня любили, Таня! Если не родная мать, то хотя бы приемная! Я любым способом пыталась обратить на себя внимание, сначала хорошим поведением, а потом - плохим… Но…
-Ты не пыталась разыскать свою родную мать?
-Зачем? Я была ей не нужна с самого рождения, раз она меня бросила…
Не знаю, что сказать. Что говорят в таких случаях? Сочувствуют? Успокаивают?
-Может быть, люди, удочерившие тебя, просто не выражали свои эмоции… Бывают такие сдержанные люди, которые всегда контролируют свои чувства. Но это не означает, что чувств на самом деле нет, просто…Эти люди бояться излишней нежностью и любовью испортить ребенка.
-Разве любовью можно испортить? - горько усмехается Ева.
Пожимаю плечами и прячу фотографии Ивана в стол.
-Это ваш муж? – вдруг спрашивает девушка. Наверное, ей неприятно говорить о приемных родителях.
-Муж? – вопросительно смотрю на нее.
-Нет?
-Нет. А вообще, да… Хотя… Он ушел… Так что я не знаю, кто он мне теперь…
-Куда ушел?
-Не знаю.
-Как так «не знаю»? Ничего не сказал?
-Я ничего не спрашивала…
-Понятно, - протянула Ева.
-Да что тебе может быть понятно?!
Еще мгновение и я сорвусь… Я уже готова пропасть в пропасти воспоминаний… Я уже…
---
-Что это тебе напоминает? – между большим и указательным пальцем левой руки Евы зажат финик.
-Это напоминает мне финик, - накалываю на вилку маленькие маринованные шампиньоны, - Какие – то грибы… Для лилипутов...
-Это не финик, Та-аня, - Ева хмурит брови, - Это похоже на сердце. Правда, сморщенное.
-Да- а? – наверное, я очень пьяная. Совсем не чувствую реальности, - Дай-ка сюда, погляжу.
Ева бросила финик мне в раскрытую ладонь. Я поднесла его к глазам, повертела в руках, потом сказала:
-Не похоже. По крайней мере, на моё.
-Пчму? – кажется, Ева тоже очень пьяная.
-На моем сердце есть наколка «Оно устало». А на этом фрукте - нет…
-Ты устала? – она тянется к банке с солеными огурцами.
-Летально… Иногда такая тоска вгрызается в шею… Грызет, грызет… А чтобы загрызть- так нет… Только боль… Повсюду…
-Это из-за сына? – спрашивает Ева.
-Из-за всего…
Она разливает водку по стопкам.
-Выпей, Таня… - звучит очень по-русски.
-Ага. Давай… За что выпьем? На брудершафт уже пили, теперь на фройндшафт… Друг мой…« …Друг мой… Я очень и очень болен... Я и сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь осыпает мозги алкоголь…»
-Экспромт?
-Сергей.
-Что? – Ева пытается сфокусировать взгляд на мне.
-Сергей Есенин написал. Ты вообще литературу не читаешь или из принципа?
-Ну, в школе читала… Как там… Это …Сейчас… «Мне осталась одна забава, пальцы в рот да веселый свист…»… Дальше не помню…
-Дальше и не надо…
Пристально смотрю на Еву. Какое-то воспоминание пытается всплыть в моей памяти. Но я никак не могу его уловить.
-Почему ты так на меня смотришь? – прищурившись, вопрошает девчонка.
-Ты могла бы быть моей дочерью, - говорю я и сама себе удивляюсь.
-Не поняла, - произносит Ева голосом артиста Буркова.
-У меня когда-то была дочь… Целых шесть часов…
-Ты отказалась от нее?! – Ева даже привстала с табуретки.
-Она умерла… Врожденный порок сердца, врачи ничего не смогли сделать… Девятнадцать лет назад… Я даже не успела ее назвать… Показали как только родилась… Маленькая… Так сердито кричала… Деточка моя… И унесли… Навсегда.
Девчонка снова уселась на табурет, достала огурец, откусила и стала громко хрустеть.
Я смотрела на нее.
«Вошла в мою жизнь, как входит нож в расплавленное сливочное масло… И совсем не хочется ее отпускать… Без нее дом снова покажется бесконечно пустым… Может, она останется?».
-Было бы здорово, если бы ты была моей дочерью, девочка, - говорю.
Ева насмешливо фыркает и произносит:
-Спасибо, накушалась…
Ночь вторая.
-Ты не спишь? – спрашивает Ева.
-Нет.
Я лежу в постели и смотрю на потолок. На нем пятно света от уличного фонаря.
-Можно к тебе? Мне холодно, - последние слова Ева произносит жалобно.
Пожимаю плечами. В темноте, царящей в комнате, этот жест вряд ли заметен. Но уже спустя минуту я ощущаю, как она переползает через меня и плюхается рядом. Спустя несколько секунд чувствую ее холодную руку рядом со своей.
-Не могу заснуть, - шепчет она в мою шею, - Зверский холод.
Молчу. Ева теснее прижимается ко мне.
-Слушай, а у тебя когда-нибудь был секс с женщиной? – снова спрашивает Ева, и решительно кладет свою ладонь мне на грудь.
-Нет, - убираю ее руку.
«Напилась, а теперь вытворяет черт знает что…»
-А хотелось? – она гладит мое бедро, как кошку.
-Нет, - отодвигаюсь от её, ставшего вдруг горячим, тела.
-А сейчас? – она что-то рисует пальцем на моем плече. Ощущение, будто на мне поставили клеймо.
-Что? – поворачиваю голову и смотрю на нее. Ее лицо белеет, как кувшинка на поверхности ночного пруда
-Хочешь попробовать? – Ева говорит вкрадчиво, неторопливо, намеренно растягивая слова.
-Нет, - встаю с постели и иду к окну. Оно - барьер между мной и городом, заключенным в тиски зимы. Безмолвие царит в этом городе. Безмолвие ночи красноречивей всех слов.
-Та-аня, - произносит Ева мне в затылок.
-Что ты хочешь? – резко поворачиваюсь и натыкаюсь на ее лицо. Чрезмерно белое в этой темной комнате, в одночасье ставшей для меня чужой.
-Ничего, - пожимает плечами. Потом берет с подоконника пачку сигарет, достает сигарету и закуривает. Смотрю на нее. Бледный профиль. Сигаретный дым. Или это ее дыхание? Маленькие пальцы, вцепившиеся в сигарету, как в спасательный круг.
-Тогда зачем ты это сделала? – тоже закуриваю.
-Так… Просто…
-Дурь какая-то… – странно, но я совсем не чувствую себя ни пьяной, ни трезвой. Единственное слово, которое подходит к моему состоянию - «опустошение». Загляни я сейчас внутрь себя, я бы увидела непроглядную ночь.
-У тебя комплексы, - нахально заявляет Ева.
-Ну, спасибо. Еще скажи, что в моем возрасте мне место только на кладбище.
-Ради чего ты живешь, Та-аня?
-Ну, уж не ради того, чтобы меня тискала какая- то… Шмакодявка…
-Нет, вот скажи мне. У тебя же ни хрена нет. Сын умер, муж сбежал…
Звук пощечины звучит гулко. В комнате воцаряется мертвая тишина. Мне даже кажется, что в этой тишине Ева слышит, как стучит мое сердце.
-Прости… Я не хотела… Я… Просто не понимаю, что с тобой случилось…
-Крышу сорвало… Ненавижу любовь, ненавижу эти дурацкие страдания из-за нее… Иногда накатывает такое отчаяние, что я готова вырвать свое сердце из груди, порвать его на мелкие кусочки и выбросить в мусорное ведро… – Ева выдувает каждое слово, как стеклодув, - Чтобы стало легче…
-Любовь, как дерево, она вырастает сама собой, пускает глубоко корни во все наше существо и нередко продолжает зеленеть и цвети даже на развалинах нашего сердца, - во мне всегда всплывают чьи-то слова. Чьи-то чужие мысли, чувства, которыми я когда-то стремилась заполнить пустоту внутри себя. Они выскакивают в самый подходящий момент, как чёртик из табакерки. Только мне не становится от этого легче.
-Да… Именно на развалинах сердца… Разбитое сердце- плата за любовь.
-Ты еще слишком юная, чтобы так думать…
-А ты? Разве ты сама так не думаешь? Нет, в любом возрасте суть одна. Любовь разрушает… Вот ты любила своего мужа?
-Конечно, - отвечаю, не задумываясь. Почему? Ведь давно - давно запретила себе думать об Иване.
-Конечно… И где сейчас твоя любовь? Кому она нужна? Никому. Даже тебе не нужна.
Подхожу к постели и сажусь на нее. Слова Евы меня ранят, но я почему-то не останавливаю ее.
-А вот мне любовь нужна. Как воздух. Но меня никто не любит… Совсем никто… Мать отказалась, как будто я дефективная какая-то… Приемные родители- отдельная песня… И даже он, самый главный человек в моей жизни, меня не любит… Ни капельки… Он сказал, что мы с ним разные люди и что мне лучше уйти из его жизни… Вот я и решила уйти. Из жизни… Все равно я без него жить не могу… Может, открыть сейчас окошко и прыгнуть навстречу небу?
-Совсем больная?! - вскакиваю с постели, подбегаю к Еве, хватаю ее за руки.
-Испугалась? – ломая губы в усмешке, произносит Ева, - Интересно почему…
-Потому что я к тебе, дурочка, как к человеку отношусь… А ты…
Тяну девчонку за собой и усаживаю на кровать.
-Таня, а разве разлюбить можно? – Ева выглядит маленькой и несчастной. Так выглядела Рыська, когда я обнаружила ее на пороге своего дома. У меня перехватывает дыхание. Я совсем не гожусь для роли спасателя чужих жизней. Моя собственная жизнь рассыпалась, как карточный домик. В одночасье.
-Любовь, милая, это лестница. В небо. Золотая лестница без перил, как пел когда-то Юрий Антонов. От апекса до падения шаг с половиной сердца. Тебе не за что ухватиться ни для того, чтобы идти наверх, ни для того, чтобы не сорваться вниз. И порой каждый следующий шаг сделать все труднее… Но, если не спешить и стараться, можно дойти до самого верха… Понимаешь?
-А что такое апекс?
-Точка небесной сферы, в направлении которой движется Солнечная система…
-А зачем человеку идти по этой лестнице? – спрашивает она.
«Совсем еще ребенок…»
-Не знаю… В любви очень трудно разобраться. У всех по-разному она случается, двух похожих вариантов быть не может… Бывает даже так, что за любовь принимается совсем другое чувство… Отдаленно смахивающее… Возможно, ты немножко ошиблась, приняв за любовь свое чувство… Пройдет какое-то время и ты поймешь это… И будешь тогда смеяться над собой сегодняшней…
-Это не пройдет, Таня! Ты понимаешь, что это любовь?! Любовь! Нет, ты не понимаешь! Ты черствый сухарь! – Ева вскакивает с постели и отходит к окну.
«Так просто…».
-Сухари не бывают не черствыми.
-Что?
-Сухари…
Ева снова подходит ко мне, садится рядом. Ее лицо блестит от слез. Странно, я не заметила, что она плакала. Внутри все сжимается до одной болевой точки, которая пульсирует в солнечном сплетении.
Перед глазами лицо Ивана. Почему я не спросила у него, почему он уходит? Так страшно было услышать, что он больше не любит меня? Что любовь не выстояла, износилась в той битве за нас после смерти Петьки? Ванька… Вдруг вспомнилось, как он плакал, когда узнал о смерти дочери, держал меня, уткнувшуюся ему в грудь, крепко-крепко, что мне казалось, что я задохнусь от горя и отсутствия воздуха… А когда погиб Петька… Петька, которого мы столько лет ждали, не поддаваясь усталости от бесконечных врачей и лекарств! Петька, который стал смыслом нашей жизни! Иван не плакал… Совсем… Только глаза у него стали стеклянными… Почему я тогда ничего у него не спрашивала?! Неужели я так боялась, что он обвинит меня в смерти сына: не досмотрела, не уберегла; и посчитала единственно верным решением отпустить его без всех этих унизительных объяснений и ненужных никому заискиваний?! Почему я вообще ничего у него не спрашивала тогда? Почему?! Не помню… Настолько глубоко под воду уходила от воспоминаний, что теперь не могу всплыть…
-Это просто издевательство над людьми, вся эта любовь, - жалобно произносит Ева.
-Глупенькая… Когда ты любишь, у тебя сердце живое, живое, оно дышит, радуется или огорчается, бьется иногда сильно, а иногда чуть тише… Даже когда ты страдаешь из-за любви и сердце разрывается от боли- это не так плохо, как кажется… Очень важно уметь любить… - впервые за долгое время говорю свои собственные слова, а не повторяю чьи-то мысли, старательно заученные. - Чтобы чувствовать жизнь во всей ее полноте и красоте… Когда ты бежишь или закрываешься от любви, сердце постепенно перестает дышать и засыпает, а со временем становится черствым-черствым… И тогда его уже ничем не оживить… Некоторые люди очень долго живут, так и не пробудившись… Ты тоже хочешь быть одной из них?
Совсем не умею утешать. Но Ева понимает, что я хочу ей сказать. Я вижу это понимание в ее глазах. И мне становится чуть спокойнее.
-Тебя тоже трудно пробудить? - спрашивает она.
-Не знаю…
В памяти мелькают какие-то цифры. Вдруг понимаю, что это номер мобильного телефона Ивана. Почему я вспомнила этот номер сейчас? Но самое главное - почему мне так отчаянно хочется по нему позвонить?
Беру ладошку Евы в свои руки:
-Не печалься, все будет хорошо… Правда – правда… Сейчас ляжешь спать, увидишь очередной цветной сон, проснешься и поймешь, что жизнь на самом деле хорошая штука.
-Я не знаю, что мне делать… Совсем.
-Знаешь, Ева, моя бабушка часто мне говорила: пой так, как будто тебя никто не слышит; танцуй так, как будто тебя никто не видит; живи так, как будто рай уже на земле; люби так, как будто тебе никогда не было больно, а если не знаешь, что делать - шагни вперед.
-Так просто?
-А в жизни все сложное оказывается простым. Просто шагай вперед. Но не под машины. Поняла?
Ева кивает головой.
-Вот и умница. Ложись спать.
День третий.
… Мы бежим по огромному полю, держась за руки. Куда-то далеко вперед, захлебываясь счастьем, словно колодезной водой. Пахнет ранним утром, травой с россыпью росы и какими-то цветами, название которых я никак не запомню. Чувства мои обострены, поэтому происходящее воспринимается ярче и сильнее, накрывает волнами блаженства.
Он крепко держит меня за руку, словно боится, что я потеряюсь. Мне очень нравится так думать. Становится спокойно и легко. Даже кажется, что душа моя парит в облаках, проплывающими над нашими головами…
Резко, будто перед пропастью, мы останавливаемся. Он разворачивает меня к себе и бережно берет мое лицо в свои руки. Такие надежные. Такие мужественные, но нежные. И мне хочется стать только лицом, чтобы целиком поместиться в этих руках и остаться в них навсегда. Внутри меня всё застывает в нетерпеливом ожидании, я понимаю, что сейчас он меня поцелует. Секунда промедления - и я просто упаду, потеряв землю под ногами. Сорвусь столбиком пепла с сигареты и разлечусь в разные стороны. Настолько сильно напряженное притяжение между нами. Я вся - губы, опаляемые его дыханием. Близко. Еще ближе. Сейчас…
Внезапно раздается вой сирены. Пугающе громкий. «Воздушная тревога» в фильмах про войну. Я в страхе цепляюсь за его плечи, но он разворачивается и уходит. Так безжалостно просто. Я хочу догнать его, но не могу сдвинуться с места. Только беспомощно наблюдаю, как он удаляется от меня все дальше и дальше…
«Это неправильно!» - кричу я беззвучно ему в спину, - «Я ведь люблю тебя…».
Я проснулась от собственного вскрика. Привстала на кровати и посмотрела на раскладушку, где спала Ева. Её там не было. Я встала с постели и пошла на кухню. Потом заглянула в ванную, в туалет. Девушки нигде не было. И ничто не напоминало об ее пребывании в моем доме. Ева исчезла, как исчезает рассветная дымка над гладью озера с приходом дня.
Возле телефона лежал обрывок салфетки, на котором печатными буквами было написано всего три слова. Слова, от которых в моей душе оборвалась еще одна струна.
«Спасибо, Таня. Прощай».
Я еще долго смотрела на обрывок салфетки, который держала в руках. Потом подняла телефонную трубку и набрала номер. Сердце плясало в груди, как буйно помешанное.
-Привет, это я. Забыла у тебя спросить… Почему ты ушел?
Саундтрек.
Здесь всё как обычно:
Закаты, восходы,
И времени реки
Не истощаются.
А люди уходят,
А люди уходят,
А люди уходят
И не возвращаются.
Здесь всё как обычно:
Ветра и дороги,
Зимой тёплый ливень
В метель превращается.
А люди уходят,
А люди уходят,
А люди уходят
И не возвращаются.
В небо босиком моё прошлое шлёт,
Словно насекомое крыльями «шлёп»,
Золотыми скобами душу пришьёт
К облакам: «Повиси пока…».
Если бы могли меня ещё раз зачать
Эх, тогда я смог бы всё сначала начать,
Я бы научился и любить, и прощать
Пока лодку несёт река … 4
