Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог
Витя на этом свете был один, как перст. Сразу после рождения непутёвая мамаша забыла его на вокзале большого сибирского города – словно клеймо поставила, ибо после, на протяжении всей сорокалетней жизни, его нет-нет, да и забывали где-нибудь. Как-то, ещё в дошкольном детском доме, малышей повели в городскую баню. Молчаливому Вите тазика не хватило, и мылся он в последнюю очередь, а когда вышел в раздевалку, то не обнаружил там ни воспитателя, ни ребятишек. Мало того, и вся баня оказалась закрыта по причине последующего выходного дня. Пропажу обнаружили только под вечер, когда детей спать укладывали. Сообщили в милицию, но воспитатель-растеряша пояснила служителям порядка, что воспитанник отбился где-то по дороге из бани. Искали ночь и весь последующий день, но по понятной причине не нашли. А когда во вторник работники бани зашли в раздевалку, то обнаружили там спящего голого мальчика. Наказали не воспитателя, а Витю – на неделю запретили смотреть телевизор.
Будучи уже школьником, он целую ночь просидел в городском планетарии, куда пришёл вместе с тремя классами школы для проведения общего урока по астрономии. Вид искусственного космоса так увлёк мальчишку, что он не заметил ухода своих одноклассников. Служащий планетария перед закрытием помещения тоже не заметил посторонних и со спокойной душой отправился домой. Как он в одиночестве провёл ночь, неизвестно, но на всю жизнь в его душу запала любовь к звёздному небу.
Потом его забыла жена. По злой иронии судьбы – оставила прямо в аэропорту, откуда они собирались улететь в Германию. Витя по окончанию школы отслужил в армии, окончил сначала техникум, потом институт, и получил направление на работу инженером в одном закрытом конструкторском бюро при заводе тяжёлого машиностроения. Как бывшему детдомовцу и перспективному работнику, ему дали замечательную квартиру в новом микрорайоне, и вот тут-то к нему и приклеилась сортировщица Клара. Была она постарше Вити, да и ребёнком успела обзавестись, но молодой парень поверил в искренность чувств яркой блондинки и спустя месяц женился, попутно оформив отцовство над пятилетней девочкой. Семейная жизнь быстро развеяла иллюзии относительно пылкости супруги, но тихий Витя не роптал, тянул лямку примерного семьянина, заботился о чужом ребёнке, как о своём собственном, и даже, где-то глубоко внутри, считал себя почти счастливым.
Пришли окаянные девяностые и многие соотечественники, соблазнившись на рекламные посулы зарубежных родственников, рванули прочь из страны искать новую родину и новое счастье кто в Израиле, кто в Германии, а кто и в Америке. Клара тоже засобиралась. По национальности она была немка, поэтому визу с видом на жительство оформила быстро. Уговорила и Витю, расписав перспективы райской жизни на чужбине, где ждут не дождутся умных советских инженеров. Собрались быстро – вещи и квартиру продали, деньги обменяли на марки и купили билеты до Франкфурта-на-Майне с пересадкой в Москве. В аэропорту сдали вещи в багаж, прошли регистрацию, а потом, в какой-то момент Клара с дочерью пошли, якобы, в туалет, и больше он их не видел. Просидев в здании аэровокзала двенадцать часов, Витя наконец-то понял, что в одночасье лишился семьи, квартиры и будущего. Зла на Клару не держал, а вот по дочери скучал долго. Через год девочка через знакомых послала ему привет – открытку с видом Кёльнского кафедрального собора и одной единственной фразой: «Папа, прости…»
Унывать Витя не привык, хотя времена наступили нелёгкие. Завод постепенно входил в ступор, конструкторское бюро закрыли, хорошо хоть комнатёнку в заводской общаге дали. Помыкавшись в поисках работы, он, в конце концов, нашёл место кочегара в одном из ЖЭКов. Работа была тяжёлая, зарплату вечно задерживали, но в свои выходные Витя пристроился на товарной станции разгружать вагоны, так что на жизнь хватало. Да и непривередлив был – довольствовался малым. В это же время появилась у него тайная страсть, о которой он никогда никому не рассказывал – Витя начал писать стихи. Случилось это неожиданно, когда в минуты отдыха в котельной он вдруг услышал в шуме десятка гудящих моторов какой-то ритм. А потом и слова. Сложив первые три четверостишья, он два дня ходил в каком-то странном возбуждении, которое прошло только после того, как слова были перенесены на бумагу. Вот тогда-то и появилась толстая, в девяносто шесть листов, тетрадь в коричневой, клеёнчатой обложке, с которой он уже никогда не расставался.
В забытом богом районном селе Горного Алтая Витя появился опять же по той причине, что его забыли. На этот раз – в дремучей тайге в горах, куда предприимчивый городской бизнесмен завёз бригаду работников для сбора кедрового ореха. Видимо, правы были местные шаманы, когда говорили о том, что Алтай находится под защитой Великого духа Тенгри. В самые беспросветные годы он сподобил таёжный кедр на протяжении целых пяти лет приносить небывалые урожаи шишек, пользующихся огромным спросом у соседнего Китая. «Наш «Алтай-банк» – уважительно говорили простые люди, указывая на лес. – Самый богатый и самый справедливый. Ссуды даёт без процентов и возврата не требует…» В те годы с осени и до самого снега горные селения буквально пустели – и стар, и млад жили в бескрайних кедровниках, где за месяц упорного, тяжёлого труда можно было заработать годовую зарплату учителя или врача. Хорошо наживались скупщики ореха и организаторы мобильных отрядов, собранных из представителей огромной армии городских безработных и опустившихся граждан, прельщенных великими заработками и дармовой выпивкой. Бригаде, куда попал Витя, ещё повезло: в их кампании был только один алкаш, уехавший сразу же, как только закончился синюшный спирт, коим щедро снабдил орешников жуликоватый предприниматель.
Высокогорная, почти непроходимая тайга поразила горожан. До этого ни одному из них не доводилось бывать в столь диком, нетронутом человеческой деятельностью лесу, где непуганые звери воспринимали непрошенных гостей, как нечто непривычное и явно лишнее. Здесь встретить волка или лису, марала или кабана было так же просто, как автомобиль на улицах города, а тёмными ночами, под куполом непривычно больших и ярких звёзд, пространство вокруг стана наполнялось таинственными звуками чужой, незнакомой жизни, в которой людям не было места. Постепенно приходило осознание того, что ты находишься в огромном храме, в котором свой особенный устав и свои молитвы. После непродолжительного нахождения в тайге, горожане незаметно для самих себя менялись – они переставали шуметь, суетиться. Даже ругаться было отчего-то стыдно. Создавалось ощущение, что среди девственной природы люди наконец-то принимали свой настоящий, человеческий облик.
Хозяин на вездеходном «УРАЛе» поднимался в тайгу каждую неделю. Привозил продукты, забирал мешки с собранным орехом и торжественно объявлял, сколько каждый заработал, но денег на руки не отдавал: «Зачем вам в тайге рубли? Тут даже публичного дома нет! – возбуждённо похохатывал он. – А у меня всё чики-чики будет. Отвезу вас туда, откуда взял, произведу расчёт, и будем друг другом премного довольны…» К концу октября Витя робко напомнил, что в городе скоро начнётся отопительный сезон, и ему необходимо вовремя прибыть в свой ЖЭК, иначе он может потерять работу. Но начальник панибратски похлопал его по плечу и издевательски заметил: «Работа? Какая работа? Ты, Витенька, больше всех здесь заработал! Больше, чем три кочегара за год. Плюнь! Скоро ездить будешь исключительно на такси и жрать шоколад с красной икрой». Но всегда стеснительный и краснеющий Витя вдруг твёрдо сообщил, что ровно через неделю он отправляется домой. Его поддержали и остальные члены бригады. Честно говоря, все уже устали и от работы, и от нахождения вне цивилизации. Да и тёплая погода в горах сменилась проливными дождями и холодными, явно предзимними ветрами. По утрам под ногами хрустел толстый, похожий на лёдок, иней.
А в следующий приезд, когда орех и вещи работников были загружены, обнаружилось, что в соседнем логу забыли агрегат для прорушки шишек. Послали быстрого на ногу Витю. Через час он вернулся, неся на плече тяжёлое металлическое приспособление, но на стане не было ни машины, ни палаток, ни людей. А к вечеру повалил густой, мокрый снег…
.jpg)
