Вишня, если я не напечатаю сейчас, оно может оказаться длиннее
Город
*
проползла первая гусеница троллейбуса
еще одинокая но предвещающая
успеть задернуть штору и потушить свет
пока не сбылось предсказание всех следующих гусениц и жуков-автомобилей
*
идет легкий добрый снег
почему-то снег всегда добрый
как человек которому нужно все раздать и растаять не оставив следа
*
вороны холмы
деревья и розы
последние с перерывом на январь – март
все мои приятели за длинный год
больше в городе ничего и нет
а если есть то слишком незначительное чтобы заметить
И розы
Еще добавить надо розы,
Хотя куда их добавлять –
Их нет два месяца морозных,
Но остается дважды пять,
Чтоб наглядеться до отвала,
Чтоб даже глаз уже опух,
Душа изыска пожелала –
К примеру, фикус и лопух,
Всего, что роз встревает реже
На каждых метрах десяти,
Один январь их к черту срежет –
И все, и впадина в груди.
Молочник
Стать молочником, к примеру,
Торговать бы молоком,
Быть общительным, но в меру,
Каждый пес тебе знаком,
Каждой бабке ты наперсник,
Каждой курице рассвет,
И выходишь ты, как песня,
И не куришь сигарет,
Весь такой молочно-белый,
Слету ангел просечет,
Увидав за этим делом:
Свой по городу идет,
И звенит в его бидоне,
Может, рублик золотой,
И крылом его не тронет,
И ни в лоб не даст пятой.
Одиночество
Заведу себе горгулью,
Как собаку Бунина.
Пусть показывает дули
Флоксам и петуниям.
Пусть мышей на даче ловит,
Чувствует прекрасное,
Не гуляет за любовью
На участки частные,
Под луной читает книжки,
Сыплется цитатами,
Твердыми, как кочерыжка,
И невиноватыми.
День
Сегодня проспан был весь день,
Напрасно проспан.
Стучала веткой чья-то тень,
Потом без спроса
Слонялась в комнате моей,
Кляня Шекспира.
А я не Гамлет наших дней,
Я не открыла
Ни глаз, ни окон, ни двери.
Теперь не стыдно,
Но хоть стихами говори,
Пока не видно.
Феникс
Солнце катится за речку,
Я потом его спасу.
Словно красное сердечко
Покачаю на весу.
Разгорится Феникс-птица,
Облаками полетит.
Но успевшее разбиться
Ничего мне не простит.
Метель
Зима уже метет к финалу,
Но ведь метет черт знает как!
Я бы себя зауважала
За эти ярость и размах,
За белый мрак до края света,
Когда надежды длиться нет,
Когда весь мир стоит раздетым
И, словно водку, глушит свет.
Вид
Сядешь на кровати смятой,
Может, в два, а может, в три,
И Великий Имитатор
По душам поговорит.
Прямо спросит, что угодно,
Сей же час изобразит
Вид животный и подводный
И небесный тоже вид,
Византийские палаты,
Африканский материк…
Я ведь помню про расплату:
«Забирай свое, старик!»
И не то что пожалеет,
Но прицокнет языком:
«Не встречал души мертвее,
Не спросившей ни о ком».
Чай в стакане
Чай в стакане, даль в тумане,
Сразу ясно – пассажир
Едет рейсом до Тамани
И записывает мир
В очарованный блокнотик,
Повидавший то да се,
Проводница на подлете,
И она его спасет
От неведомой печали,
От того, что поезда
Все на свете обещали,
Не исполнив никогда.
Снежный ветер Вишне Ире
Снежный ветер, ночь и холод.
И ни звука и ни твари.
Я бросаю в этот город
Недотушенный чинарик.
Разгорится, если сможет.
Но скорей всего, напрасно.
Бог уснул. Уснул безбожник.
Все уснули. Жизнь прекрасна.
Изумрудный город
Я выхожу куда-нибудь,
Иду по снегу.
А ты в стихах меня забудь,
Приставших к небу.
Там, где зеленая вода
И жизнь бездонна,
Где лодки встанут навсегда
И не утонут,
Когда прибьется к облакам
Зеленый берег,
Где воздается дуракам
По чистой вере.
Веко
Страшно видеть человека,
Исковерканного злобой.
Вия поднятое веко.
Тело, вставшее из гроба.
Страшно быть не сумасшедшим
В сумасшедшем доме Бога,
Видеть демонов и леших
В демократах-демагогах,
Докторов и педагогов
С Библией галлюцинаций
И безумцев – цветом наций.
Проще выйти на дорогу
И безумию отдаться.
Ладан
За ночь липы поседели,
Побелел дервиш орех.
Будто первыми прозрели
И ответили за всех.
И во всем крещеном мире
Некрещеные стволы
Аравийским задымили
Белым призраком смолы.
Белым-белым-белым-белым,
Словно вдруг забинтовал
Тот, кто сам все это сделал,
Вывел в лес и расстрелял.
Обычай
Терзают вороны в саду
Невинных птичек,
Но у богов еще в ходу
Такой обычай –
Есть за столом своих детей,
Обычай этот
Стоит на сонмище камней
И тьме Заветов.
Скучают вороны в аду
Без райских птичек,
И царь ведет на поводу
Богов привычку.
Привычка долгая одна,
Времен не помнит,
Живые кости спят без сна
В каменоломне.
А Хронос рядом, тут он, вот,
Без костюмера,
Лишь заслоняет свой живот
Руками Гера.
Портрет вороны со мной
Я ухожу, я укрываюсь,
Да я сбегаю, черт возьми!
Плывут деревья, как трамваи,
Где мы с вороной – не пойми,
Но где-то рядом, в каждой строчке,
Чернеют пятка и перо,
И кто-то каркает до ночи
И в ночь мерцает серебром.
Летит рассвет, на стропах алых
Несет постскриптумы из тьмы –
Там наша карточка пропала,
А на свету пропали мы,
И сами верно не узнаем,
Глотая лиц небытиё:
Кто ночевал в пустом трамвае,
Кто торговал крыло мое?
Закладка
Все это не всерьез,
Не могут быть серьезны
Ни крылышки стрекоз,
Ни лопотанье розы.
Засушенный цветок –
Фальшивый адрес в книжке.
Прощайте, мистер Бог
И Облако в штанишках.
Я вышла навсегда,
Захлопнула обложку.
Прощайте, господа,
Подкармливайте кошку.
Ворону ни к чему –
Она ее сожра́ла,
И победила тьму,
И лапу облизала.
За стеной
Неужели тебя больше нет?
Я немею от этого знанья,
А поэзии меркнущий свет –
Это вертятся рыбки пираньи,
Освещая кувшин и мальков,
Догрызая хвостатые строчки.
И пролитое молоко
В застекленную одиночку.
За стеною играет труба,
Там живет музыкант безнадежный.
И сказать бы ему: «Не судьба»,
Но сказать ничего невозможно.
Пусть поверит, и музыка пусть,
Вечный узник, царапает стены,
Повторяя упрямо: «Пробьюсь.
Измени, я прощаю измены».
Тебе
Тебе таинственность к лицу,
Тебя как будто бы и нету,
Ты – птичье пение в лесу,
Связь одиночества и света,
Который, смысла не хотя,
Зачем-то выплеснут на ветки,
И наподобие дождя,
И повседневнее соседки,
Когда по лестнице она
В продмаг спускается за хлебом,
Вся голубее, чем волна,
И неизбежнее, чем небо.
Маков цвет
Ветер в поле потеряю,
Потеряюсь, маков цвет.
Есть в провинции Китая
То, чего на свете нет.
