На столе стояла клетка. В клетке жили Нафанаил и Тоська - любящие супруги и крепкие хозяйственники. Они были куплены в разных магазинах, в кровном родстве не состояли, поэтому имели виды на здоровое потомство. Жилплощадь у них была просторная, в два этажа. Кормушка, водопой, домик, на полу толстый слой опилок - если их разгрести, то можно и газетку почитать недельной свежести - в общем, все как у всех.
Единственное, что их смущало, особенно поначалу, так это огромное бледное Лицо, которое частенько приближалось вплотную к прутьям клетки и разглядывало их, и еще Руки, бесцеремонно проникавшие в жилье. Однако скоро они привыкли и перестали пугаться, тем более что появление Рук обычно предшествовало обилию новой еды.
Но чего Тоська по-настоящему терпеть не могла, так это колеса. Оно занимало четверть клетки, но Тоська утверждала, что половину. Нафанаил гордо именовал его беличьим и по утрам делал в нем разминку, а Тоська, высунув нос из домика, заявляла, что колесо это для лоботрясов, которым нечем заняться, и оттого они силушку молодецкую в нем растрясают вместо того чтобы создавать продовольственный запас.
О, у нее самой запас был что надо! По всей клетке, во всех углах были свернуты газетные кульки для пшеничных и кукурузных зерен. Даже Руки не осмеливались трогать эти склады, поэтому Тоська чувствовала себя в полной безопасности.
- Смотри, я зиму переживу, а с тобой делиться - еще подумаю! - подначивала она мужа.
- Да какая зима, Тосенька! Зима только в книжках бывает, - отвечал Нафаня, не прерывая стремительного бега. Ему нравилось это ощущение жара в мышцах, он чувствовал себя белкой, а хотел большего - птицей.
Однако зима пришла. За громадным стеклом сначала без конца шли дожди, а потом посыпались хлопья снега. Откуда-то начало дуть, Тоська закашляла, и Руки переставили клетку подальше от окна. Здесь было тепло, но пасмурно. Нафаня этого почти не замечал, все свободное время отдавая тренировкам, а вот Тоська погрустнела. Она уже была невероятно толста от распиравших ее малышей и утверждала, что грустно ей от того, что ходить и дышать тяжеловато.
- Вот рожу - снова буду жизни радоваться, - говорила она, но как-то неубедительно. А в последние дни вообще залегла в домике и даже есть перестала. Нафаня ей и семечки носил, и кусочки яблочка - она только нос воротила. Озадаченное Лицо долго смотрело внутрь клетки, потом отошло и уткнулось в какую-то книжку.
Нафаня тоже был начитанным. Ему как-то попался под опилками листок из журнала "Юный натуралист", и он знал, что на родине хомяков почти всегда светит яркое солнце. Тоськина депрессия происходила от недостатка света.
Малыши родились перед рассветом. Нафаня всю ночь просидел под кормушкой, потому что Тоська не желала его присутствия при родах, а Руки возились совсем рядом за прутьями. Они прикрутили над крышей какой-то колпак. "Еще темнее будет", - подумал Нафаня без ненависти, потому что испытывать это чувство не умел.
Когда Руки ушли и наступило утро, Нафаня убедился в своей правоте насчет колпака, вздохнул и пошел проведать Тоську. Он надеялся, что, освободившись от тяжести, она повеселеет, но на всякий случай прихватил из кормушки сушеную абрикосину. Однако Тоська не только не повеселела, она окрысилась на него, не дала взглянуть на детей и выгнала из домика.
- Иди колесо свое крути! К белкам уходи! - кричала она. - Променял нас всех на свою вертушку!
Нафаня принял это молча. Он знал, что к женщине после родов нужно относиться еще снисходительнее, чем к беременной, и просто полез в колесо. По крайней мере, хуже-то не будет.
Скрипнула ось, побежали под лапками назад узкие дощечки.
И вдруг над клеткой засияло солнце. Нафаня от неожиданности остановился. Солнце погасло. Нафаня рванул. Солнце вновь вспыхнуло. Ошалевший от радости, хомяк бежал вперед, уже чувствуя себя птицей. Он не видел хитро улыбавшегося Лица, не видел новых деталек, соединявших ось колеса с колпаком, он даже не заметил изумленного лица Тоськи в проеме домика.
