О, Королева Ксана! Не вели казнить! Не владею в должной мере двуручным кладенцом поэзии, дозволь хоть с краешку ристалища сабелькой прозы помахать. Не славы ради, исключительно из любви к Гоголю. И к тебе, о Королева!
Тиха украинская ночь. Спит село. На небе сияет месяц и горят звезды, будто боженька начистил горсть серебряных монет, да и рассыпал их нечаянно на черном покрывале.
Ганна открывает очи. Сладкий дух степи влетает в окно, колышет края рушников на стенах. Ганна приподнимается на постели. Ей страшно. Но девичий огонь не дает покоя, и вот она уже на крылечке хаты. "Ой, мамо!" - стучит в сердце Ганны. Решимость начинает покидать ее, но тут снова приходит вчерашнее видение, и Ганна ступает в ночь.
В степи поют, не смолкая, цикады. Сонные лошади редко и неслышно переступают копытами, и мягкий ковыль ласково гладит их по стройным ногам, щекочет крутые бока. Нахлобучив соломенные крыши, дремлют на просторе белые хаты. Сохнут крынки на тынах, в хлеву спросонья мычит корова, кочет возится на своем насесте, не видя в темноте курочек и ожидая времени, когда нужно будет ему возвещать приход зари.
Ганна зари не ждет. Оборачиваясь поминутно на темную открытую дверь, откуда, чудится ей, вот-вот выйдет изумленный и рассерженный батько, бежит она босиком по росе двора. Быстрей, быстрей! Мимо освещенного луной журавеля, застывшего тонкою стрелою, мимо огородов пана Свербыгуза, где так вольготно рослось громадным тыквам, через выгон, через рощицу. К Днепру!
В одной вышитой сорочке бежит Ганна, оставляя в мягкой пыли маленькие следки. Звезды дивятся сверху на шальную красавицу и ждут, что будет дальше.
А Ганна уже возле реки. Чуден Днепр при тихой погоде! Спокоен, величав, раздумчив. Спят его берега, и плакучие ивы давно уже дремлют, свесив узкие листочки к тихо журчащим струйкам. Ганна спускается к затону и раздвигает камыши. Вода черная, зовущая, гладкая, как зеркало, отражает звездочки и мерцает ими, словно игрушками. Ганна ступает на большой камень и заглядывает вниз. Сперва видит она испуганную девушку с длинной косою, с большими глазами и полуоткрытым ртом, но спустя время взор ее туманится, и совсем другое предстает взору, то, чего нет здесь и быть не может.
Видит Ганна чернобрового парубка, молодого козака Богдана из Полтавы. Вот Богдан приезжает на ярмарку, красуется на гнедом коне, выбирает кушак себе да кисет рукодельный. Ганночкин повертел в руках да отложил, а за Оксанкин золотом отсыпал. Оксанка, маков цвет, глазки тупит, а Ганна ленту в косе теребит, сердечком заходится, с козаковых усов глаз не сводит. А вот идут парубки по селу, песни поют, на кобзе играют, и гость полтавский с ними. Ганна у плетня стоит, вид делает, будто смородину обирает, а сама лютой завистью наливается, глядя, как Богдан к оксанкиным воротам васильки шнурком привязывает.
Смотрит Ганна в воду, смотрит, а у самой грудь все выше вздымается, да ноздри будто пламенем пышут. Вот и вчерашний день. Оксанку сватают.
Покачнулась Ганна, схватилась за корягу, успокоилась немного, губы облизала. Потом вытянула медленно ленту из косы, распустила волосы. Нарвала тростников и осоки, сплела венок. Уложила его на голове и не увидела, как волосы ее зеленеть стали. Тронула воду ножкой, отдернула. Холодна вода! Да что поделаешь! Не все ли равно, раз Богдану не мила?
Ахнула Ганна громко да и бросилась в воду.
Ночь на исходе еще тише. Даже мышки в погребе не смеют шептаться. Плетет паучок сеточку на бутылке с горилкою. Стоят строем подсолнухи за окном. Что-то колет сердце полтавскому гостю, будто зовет кто, о помощи молит. Спрыгивает Богдан с сеновала, хлопает друга своего гнедого по теплому боку. Конь тянется губами, всхрапывает, будто остановить хочет. Но не понимает его козак. Идет к Днепру. И не слышит, как хихикают в затоне русалки, играя с новой подружкою...
