Год тянула себя, как хромающая кобыла,
у которой из теплых ног убывает лето.
Посещала тусовки (не очень-то их любила,
просто слабость имею к фуршеточным тарталеткам).
В ледяном дворце, в груди, просыпались пчелы.
Я дышала под небом, словно глухое поле.
Надо было действовать: я отрастила челку,
получила права, кредит, обновила полис.
Все ждала, что скажет кто-то: живи – вот вектор,
ты туда живи, где полощется свет усталый.
Я пыталась жить с умирающим человеком,
но над ним так болело, что лампочки отцветали.
Я пыталась пробить этот бред, эту тишь словами,
и, конечно, всюду обнаруживался придурок,
изрекавший: на ваших буковках щей не сварим,
заключавший: у нас итак завались культуры.
Я ходила по этой стране, как перина взбитой
сапогами, стадами, страданием и дождями,
И, казалось, тело двигалась по орбите
между госинстанций, окруженных очередями.
Повторялось все: как обычно, светло и пышно
тяжелели снега за окнами в эту зиму.
Мне хотелось остаться, остаться хотя бы вспышкой,
а не просто окном, из которого свет изымут.
Не спасали слова, портвейн, не спасал Навальный.
Как остаться не знали, бились в кирпичных клетках,
мы читали стихи с друзьями в кафе подвальных,
где меню обещали лучшие тарталетки.
