Света вплывала в комнату, как матрос, скрученный годовалой тоской по дому, и разрасталась облаком диких роз. И становилось колко и неудобно. Март бушевал, ворочал нас и качал; пО дому дождь катился – и дом, зарёван, жался ко МКАДу. Берег мой и причал Светой был странным образом завоеван.
Дом никогда и не был ни наш, ни дом. Дом был – давно разбитая коммуналка, старая, как башмак бедняка, содом, замкнут, замаран, вывернут наизнанку. Света снимала место в нем до того, как укатила к новой любви до рая: верила, что мужчина, как паровоз – прыгай, пока твой транспорт не удирает. Ей у любви понравилось: кот и шкаф, ванная… обстановка была такая, что удивишься ночью исподтишка, как прибрала все маленькими руками. И двадцать метров, бывший дрянной приют, Света пересдала за смешную цену. Я удивлялась, как этот ад сдают!… Ад стал моим приютом и панацеей. Год притворялся месяцем, мимо шел. Я рассуждала, как бы высот достичь мне, думала - как грустится тут хорошо, как непокорно, взросло и романтично!
Но как-то ночью, стойкой и ледяной, Света в ошметках снежного покрывала… судном, прибитым бурей, слепой весной, у моего причала нарисовалась… и предложила ей возвратить жилье. Я предложила ей отправляться к черту! Жаль, договор оформлен был на нее... Правда бумаг была безупречно четкой. Мы поделили комнату, и хотя Света воспринималась мной как лихой захватчик (вырвать ее хотелось ко всем чертям), девушка приживалась, как одуванчик… даже проросший в трещине кирпича. Я на плаву держалась не хуже бревен и не съезжала. Берег мой и причал Светой в неравной схватке был завоеван.
Плавились дни. Соседка ждала любовь, чтобы случилось с кем продержаться осень. Ей в компаньоны в сущности шел любой, лишь бы только снова ее не бросил. Света мечтала вить из людей канат. Но между кофе, книгой и педикюром билась в людей, как муха в лазурь окна… Свету трепало временем, как купюру. Лето стояло жаркое, хоть умри… Я сочиняла мир, облака парили… Свете случилось в августе тридцать три. Свете хотелось дочку, - не подарили.
Гости ее ругались до хрипотцы, часто таскали вина, цепочки, шали… жесткие. Все годились бы мне в отцы. Света их заботливо утешала. После такого вечера в ерунде, после того как пьяно читался Бродский, Света уверяла меня весь день, что этот точно-точно ее не бросит и исчезала в дальнем конце Москвы. Вдруг становилось тихо… так, хоть труби ты! Дом горевал и ветру хотелось выть… Света возвращалась всегда… разбитой.
Год проходил. Тяжелый, усталый год, полный идей, знакомых, лучей, усилий. И зазвучал, стремительный, как фагот, в нашем содоме низкий, смешной Василий. И мне казалось, он был как первый снег, радостный, распыленный - квадратик света. Легкое дежавю, как в глубоком сне. Я с ним легко тогда отпустила Свету.
После не виделись. Растянулись вдоль нашей страны. Немного тепло и жалко. Это был все же очень счастливый дом, хоть и всего лишь старая коммуналка.
