Во второй половине восьмидесятых я был молод, глуп, категоричен и очень наивен. И не я один.
В окололитературной среде все мы, тусовавшиеся там, полагали, что вот-вот падут запреты, сгинет цензура, и чудо свершится!
Писатели обнародуют свою уже написанную, но надежно припрятанную прозу, поэты покажут миру то, что ими сочинялось в стол, а режиссеры выдадут такие фильмы, что зрители не отыщут в своем лексиконе оценочного понятия, достойного для определения увиденного.
(Потому что бледное слово “шедевр” ничуть не отразит ярчайшую ауру божественного откровения).
Ходили слухи, что у Стругацких в загашнике есть повести глубины необычайной, что у Высоцкого главные песни засекречены, что Ахмадулина скоро издаст книгу стихов, которые до сих пор держала в голове и не решалась даже записать в тайную тетрадку!
А Рязанов снимет гениальное кино, после которого какой-то “Служебный роман” или “Вокзал для двоих” покажутся полнейшим отстоем.
Солженицына издадут многомиллионными тиражами, и можно будет ловить обалденный кайф, открыв его “Красное колесо”.
А великие эмигранты, изгнанные из страны кровавой гэбней, осчастливят нас своим непревзойденным творчеством…
И грянул гром!
Разрешили абсолютно всё. Без исключения. Чернуху, порнуху, альтернативную историю, исповедь графоманов, бред сумасшедших, проповедь святых.
Для поэтов появилась возможность издавать за свой счет любые вирши, еще недавно оплеванные продажными критиканами.
Разверзлись хляби небесные, и на головы жаждущих пролился творческий ливень, прежде сдерживаемый плотиной цензуры.
Но оказался он не освежающим потоком живой воды, а вонючим фонтаном из прорванной канализации, ушатом помоев и мерзкой блевотиной.
В этих последствиях жидкого стула встречались золотые крупинки высокой пробы.
Но сколько надо было перелопатить дерьма, чтобы наткнуться на них!
И для такого поиска недостаточно было быть ассенизатором. Требовались качества, свойственные только подвижнику…
Да и прежние кумиры подкачали. Оказалось, что внутри у них пустота. Получив свободу слова, они вдруг поняли, что сказать-то и нечего.
Пропала мотивация большого куража.
Исчезла движуха, основанная на адреналине выпендрежа.
Запретный плод теперь рос на каждом шагу. Он стал настолько привычен и доступен, что напрочь потерял силу былого притяжения.
Кто сейчас вспомнит последние фильмы Рязанова?
Кто читает “Красное колесо”?
Что особенного написали Стругацкие после доперестроечных “Волны гасят ветер”?
Где засекреченные песни, законспирированные романы?
Куда подевался неимоверный всплеск раскрепощенного творчества свободной страны?
А в ответ тишина…
Я сейчас выскажу мысль крамольную, но вопиющую.
Вся наша великая литература была создана во времена царизма, сталинизма, хрущевского словоблудия и брежневского застоя.
И резко дала по тормозам после того, как не стало ни голубых мундиров, ни сексотов охранки, ни людей в черном, ни тупых догматиков в редакторских креслах, ни озлобленных цензоров, ни комсомольских стукачей.
Двери на Парнас широко распахнулись, но…
Населения на той вершине не прибавилось..
Лишь редкая тень промелькнет там.
То ли на вход, то ли на выход…
Иди разберись.
