Кисть быстро бежала по белой штукатурке. Она рисовала замысловатые узоры - то ли цветы, похожие на людей, то ли людей, похожих на цветы. Кисть обмакнули в воду потом в зеленую краску. Это стебли-руки и листья-платья. В воду… в розовую краску… цветы-лица…в воду… в желтую краску… края лепестков - светлые локоны волос …
Звякнул колокольчик над дверью.
- Последний клиент ушел, Рин. Пора заканчивать.
- Сейчас еще немного, только этого розового закончу.
Теперь кисть быстро опускается в тёмно-фиолетовый… прожилки на лепестках…
- Вот и всё!
Рин снимает забрызганный краской передник, моет руки, быстро складывает вещи в сумку, вешает её на плечо…
- До свидания, господин Танака.
- До завтра, Рин.
Она села в автобус и стала смотреть в окно... Уже неделю она расписывала печные трубы в заведении господина Танаки. Это была одна из самых крупных купален в городе. Все никак не шла эта последняя труба, никак не могла она выдумать новый оригинальный узор, и всё получалось у неё как-то натянуто и вымученно, из-за этого рисунок казался неестественным. Рин смотрела в окно на ночной город. Светились окна домов, часы на площади пробили 9. «Как поздно. Давно так не задерживалась». Всё потому что как раз сегодня пошли рисунки на той самой проклятой последней трубе. Рин даже немного боялась, что завтра уже ничего не получится, и поэтому так долго не уходила.
Светящиеся фонари и окна плыли у неё перед глазами, и ей начинало казаться, что это длинный-предлинный ночной поезд едет наравне с последним автобусом. Вот автобус остановился. Конечная станция. Она вышла и погрузилась с головой в тёплую мглу летних сумерек. Теплый воздух обволакивал. Рин вдыхала аромат летнего вечера: аромат раскаленного асфальта, теплых деревьев, их коры и листьев, вечерних мягких облаков, последних солнечных зайчиков… Мимо проходили люди. Как же хорошо летом, когда не надо кутаться в жаркие колючие свитера и тяжелые толстые куртки. Сквозь складки легкой летней одежды иногда чуть виден контур тела, юбка колышется и немного приподнимается ветром...
Рин дошла до двери своей комнаты и упала на кровать. Встав с утра, она снова побежала в купальню.
К вечеру все было сделано до конца.
- Сядь, посиди. Клиентов нет, а закрываться ещё рано. Я пока тебе принесу твой гонорар.
Господин Танака мелкими быстрыми шажками убежал в свою любимую подсобку, из которой показывался только для того, чтобы встретить или попрощаться с гостем.
- Ну, вот держи свои честно заработанные. Всё как договаривались – сказал он, возвращаясь и протягивая Рин конверт. – Да ты не спеши, посиди недолго, хочешь, налью чего-нибудь за счет заведения, конечно.
- Нет, не стоит беспокоиться.
- Вот больше недели ты у меня работаешь, а про тебя толком ничего не знаю. Есть у тебя семья, друзья, близкие?
- С семьей я уже два года не общаюсь. Мама умерла, сестер и братьев у меня нет. С отцом мы в ссоре.
- Как же надо поссориться с родным отцом, чтобы не общаться два года?
- Он долго и упорно хотел сделать из меня экономиста, а я пошла на художника. Потом бросила, потому что были нужны деньги, а работать и учиться одновременно не хватало сил.
Потом Танака еще долго расспрашивал её обо всем, не замечая, что Рин не приятно было вспоминать.
- Ох, и засиделись мы с тобой, давно пора закрываться.
И правда, шел уже одиннадцатый час.
- Я пойду.
- Да иди, девочка. А с отцом помирись, слышишь! Человек без друзей и поддержки это никто.
Еще долго он бормотал что-то ей вслед, но Рин ничего не слышала. Она шла домой пешком, смотрела на усыпанное звёздами небо и думала: «Как же хорошо звёздам не надо плакать, не надо жалеть, не надо ссориться… не надо жить…»
