«Как сообщила нам пресслужба ГИБДД, вчера, 18 ноября 2002 года, в Краснодаре произошло повергшее в шок жителей города ДТП. Рано утром девушка-школьница, которая являлась пассажиром своего отца, вышла из автомобиля в положенном месте, чтобы достать портфель. По нелепой случайности на нее наехал водитель белой, как смерть, семерки. Девушка осталась жива, но ей отрезали ноги. Юному водителю семерки, который был пьян на момент аварии, грозит срок до 17-ти лет».
Из местных новостей, от 19 ноября 2002 года.
Наступало утро нового дня. Оно прикасалось к векам, будило заниматься своими делами, жить и радоваться жизни. Рано утром в семье Агафьевых шумно. Мама, как обычно, склоняла лицо над манной кашей, придерживая левой рукой седеющие волосы, папа громко сморкался и пританцовывал в ванной, а Алена трогала свои обрубки ног сквозь пелену сна. За окном пели весенние птахи, и Солнце поднималось все выше, угрожая в скорейшем времени полностью выкатиться на свой привычный путь по невидимой звездной дуге.
В это время манную кашу, которая сегодня так вкусна, словно ее приготовила мать, потерявшая ребенка сорок дней назад, ели заключенные в своей тюрьме. Их тюрьма похожа на промокшую от дождя картонную коробку, а заключенные – на жуков. Особенно на жука был похож Леня, зарывшийся в нежные разводы каши, словно в бедра любимой. Про Леню говорили страшные вещи, мол, что он никого не убивал, ничего не своровал, но поломал жизнь некой прекрасной девушке, которая теперь живет без ног. Не уважали Леонида там, да и не любили.
Давным-давно Леонид любил красивую девушку Дашу, которая, когда красила ногти, напевала хиты певицы Максим. Однажды Даша разбила Лени сердце, поэтому он пьяным ехал по городу в тот самый день, когда Алене ампутировали ноги. Леня никогда не видел Алену, но с каждым годом в нем крепло убеждение, что она похожа на Белоснежку, лежащую в хрустальном гробу. Он воображал, словно вокруг нее стоят семь гномов, из которых у трех – лица ее отца, у четырех – ее матери. Он помнил лица ее родителей по суду. Тогда они кричали проклятия, а Леня напевал про себя хиты певицы Максим, и ничего не мог уже изменить.
Ближе к вечеру, когда у Алены особенно чесались обрубки, Леонида выпустили из тюрьмы. Ему 34 года, хотя все думали, что 29. Его глаза – голубые, а короткие волосы – светлые, но главное – у него красивые, сильные ноги. Леня примерно знал, что делать дальше. О Даше он и думать забыл. Хиты певицы Максим теперь напоминали ему о зэках, которые чистили ногти осколками стекла, также из этих осколков зэки пытались собирать слово «Вечность», но осколков всегда не хватало на букву «Ь». Он перекладными вернулся в Краснодар и пошел в тот самый ночной клуб, возвращаясь из которого он повстречал Алену. На месте клуба работал банк, поэтому Леня снял небольшую сумму со своего специального счета, на котором лежало наследство от его бабушек, дедушек, родителей, которые поочередно сгорали от горя кто 6 раз, а кто 17, после чего умирали на самом деле. Действительно, Леня из очень хорошей семьи.
В это время, пока сгорали и умирали ленины родственники, в Алене происходили не менее важные метаморфозы. Она иссушила слезы почти сразу, потому что вечером, накануне страшного ДТП, которое повергло в шок всех жителей Краснодара, она читала тот самый отрывок из романа «Унесенные ветром», в котором Скарлетт шьет себе платье из зеленых занавесок. Алена рисовала каллиграфией свое имя на стаканах, собирала корабли в бутылках, и даже вышила крестиком портрет кумира своих юных лет – певицы Максим, которую уже все забыли. Алена жила обычной жизнью любой девушки-инвалида: общалась с друзьями по скайпу, зарабатывала деньги на интернет биржах, и совсем неплохие деньги! А картонные коробки она перестала собирать еще до своего рождения, так как за 10 минут до ее зачатия, мама Алены столкнула левой рукой с прикроватного столика книгу «Финансист» Теодора Драйзера. Словом, свое безножное повествование Алена приняла и думать позабыла о том, что когда-то давно хотела выйти замуж, родить детей и прочее. У нее теперь совершенно свои дела, а родители и нарадоваться на нее не могли. Лишь изредка, ближе к ночи, 29-летняя безногая Алена трогала свои обрубки мокрыми от слез пальцами и шептала в темноте строки из песен популярной когда-то певицы Максим.
Леня проснулся от того, что произносил имя Алены слишком горячо и громко, от чего прохлада сна улетучилась, как улетучивается слюна, если плюнуть ею на раскаленную сковороду. Птицы уже пели, Солнце вставало, дворник, замешкавшийся под окнами Леонида, доставал из казенных штанов первые колючки. Лене хотелось танцевать и петь песни. Он делал зарядку, думая о том, что сегодня он найдет Алену. Алена догадывалась, что Леня примерно уже на свободе, - она прекрасно высчитывала сроки и направления людских судеб. Поэтому рано утром она натерла свои бедра лавандовым маслом. Когда Леонид позвонил в дверь, Алена открыла ее левой рукой. На запястье раскачивался браслет из стеклянных бусинок в форме глаз. Она стояла на титановых протезах, но их не было видно совершенно под ее зеленым балдахином, больше похожим на занавеску, перевязанную посередине золотым канатом. У нее маленькая голова с копной золотистых волос, которые разложились на ее плечах, как июньская нива пшеницы, разлившаяся на фоне густеющей зелени лесополосы.
Леня прошел на кухню, и они молча пили черный, как их общее горе, чай. Он любил Алену всю жизнь, а она его. Еще до рождения самой первой певицы на свете, уже тогда они любили друг друга. Их руки сплетались над овсяным печеньем, которое посолонело от их слез. Он любил ее, и теперь его лобок пах лавандой и лимоном. Прижавшись к нему, она молчала, думая о том, где теперь им жить. Они выбрали станицу Северскую, которая лихо забирала в первые высокие горы Большого Кавказского Хребта, и построили там дом, в котором Леня был телом, а Алена – душой. Их дети были прекрасны, как подснежники, ландыши, ромашки...
А потом Леня и Алена умерли, продолжая прижиматься друг к другу, продолжая лететь сквозь время и звезды, продолжая любить.
