В аспирантуре у меня было два научных руководителя. Одного я видел часто, второго – ни разу. Первый, Ольга Павловна – амбициозная, влиятельная карьеристка, хороший администратор и манипулятор людьми. Я выбрал её именно за эти качества, стал её фаворитом, дипломником. Конкурс в аспирантуру зашкаливал, на кафедре шла грызня. Мне хотелось поступить и спокойно защититься, не попав под осколки в чужих боях. Влияние и связи ОП пришлись очень кстати. Но и я на неё потрудился сполна, должником себя не чувствовал.
В научную работу аспирантов ОП вникала редко, а лучше бы – никогда. Литературы на русском языке по моей теме было – кот наплакал. Месяцами в Ленинке я занимался переводами с английского. Тем не менее концептуально диссертация не складывалась. Авторы елозили вдоль темы, писали много разного и мало внятного. Гугл заменяли упорство и случай.
А в Ленинке было правило: заказываешь книгу, кем-то уже взятую, допустим, на неделю. Другого экземпляра нет. Но тебе сообщают код полки читателя. Если книга там – берёшь её, работаешь, возвращаешь. Я всегда просматривал всю литературу, выбранную этими людьми.
И однажды нашёл на такой вот полке статью исследователя, по уши сидящего в моей теме. Пишущего ясно, логично, убедительно. Академика старой школы, инноватора новых идей. Звали его Роберт Плутчик – доктор психологии, профессор психиатрии, учёный мирового класса. Автор «Общей психоэволюционной теории эмоций», лучшей из пяти знакомых мне. Эта теория собирает, как пазл, в единую систему воззрения Дарвина, Уолтера Кеннона, Уильяма Джеймса, Фрейда. Объясняет всё об эмоциях: их генезисе, функциональном смысле, системном взаимодействии; их производных: защитах эго, чертах характера, неврозах, психиатрических диагнозах. Сейчас она – в любом учебнике. Тогда, в начале девяностых, теория и её автор с российской психологией не пересекались.
Как можно не влюбиться в человека, который ставит вашу голову на место? Превращает её из горшка мутной баланды в хрустальную сферу логики и смысла. Я написал Роберту Плутчику письмо, просил один из разработанных им тестов. Отправил почти на деревню дедушке, точного адреса не знал, только университет в Нью-Йорке. Вероятность получить ответ была такой же, как если бы неизвестному поэту ответил, скажем, Бродский.
Профессор не просто ответил. Я получил два толстых конверта А4 с ксерокопиями его новейших статей, глав из книг, тестом и короткой запиской: «Рад помочь, буду признателен за ваши результаты». Просмотрев эти статьи, я понял, что моя диссертация сделана. Да и карьера отчасти тоже. Я увидел десяток больших лекционных тем, исследовательских проектов, с экспериментами, с хорошей, доказательной статистикой; и столько же областей их применения в диапазоне от пикапа до профотбора.
Спустя два года я защитился. По мотивам диссертации была издана книга, подготовлен лекционный курс. Главу о результатах я перевёл на английский, отправил в Нью-Йорк. Профессор сослался на меня в новой статье и выслал её ксерокопию. Я хвалился этой ссылкой много лет. На одну из моих лекций явилась Ольга Павловна. Послушала и говорит: «Всё хорошо, но Плутчик у тебя – через слово, прям свет в окошке. Надо бы пореже, разбавить кем-нибудь».
Студенты так не думали. Треть курса писали дипломы по тем или иным аспектам психоэволюционной теории. Роберт Плутчик стал их кумиром. И вот один из бывших студентов, Олег, летит по семейным делам в Нью-Йорк. Юноша без комплексов – находит рабочий телефон профессора, звонит ему, упоминает меня. Тот предлагает встретиться. Вскоре они сидят в баре, пьют пиво, беседуют о науке. И обо мне. «Обалденно простой дядька, – рассказывал Олег, – никаких понтов вообще. Разговаривал со мной, будто я его коллега. Через минуту забываешь, что напротив тебя – гений». На долю секунды мне захотелось ударить Олега тупым и тяжёлым предметом. Зависть, досада стиснули мозг. «Он просил тебя позвонить, – Олег протянул визитку, – здесь прямой телефон. Мы о стажировке – нашей с тобой – почти договорились».
Выясняется, что родственник Олега, дядя или кузен, работает в благотворительном фонде вроде Сороса. Этих фондов тогда много развелось. Идея такая: профессор организует нам с Олегом internship на год. Фонд оплачивает авиабилеты, проживание в кампусе, стипендию. Я звоню обсудить детали.
Телефонную беседу моё сознание вытеснило – говорил я отвратительно. Помню только голос в трубке: низкий, гипнотический, спокойный, с интонациями опытного лектора. Сам я от волнения мычал как С. С. Горбунков в подземном переходе. Ты что, глухонемой? Да. Однако приглашение нам пришло.
Началась бюрократическая канитель: формы, справки, факсы, ожидание. В итоге фонд нас кинул, и дядя не помог. Сначала денег дали мало, потом не дали вовсе. Затем сказали: летите на свои, и мы вам после возместим. А где они, свои?
Вскоре мы с женой эмигрировали в Новую Зеландию. Денег хватило ровно на билеты в одну сторону. Новая страна – без контрактов и связей – омолаживает вас в карьерном смысле лет на пять-семь. Мне пришлось снова стать школьным учителем, помощником библиотекаря, статистиком в НИИ образования. Наконец – уже в Австралии – ресёрчером в институте мозга, поведения и развития при одном из сиднейских университетов. Мой первый одобренный грант был на тему очень близкую к исследованиям Роберта Плутчика.
Гугл сообщил, что учёному 77 лет, он сменил место работы и теперь – адъюнкт-профессор университета Южной Флориды. Я решился написать е-мейл на адрес кафедры. Просто жест, поклон, мол, помню, благодарен, занимаюсь тем-то там-то. На этот раз ответа не пришло. Видел ли Роберт Плутчик этот месседж? Вспомнил ли меня?
Погуглив профессора в следующий раз, я обнаружил печальную новость. В интернете появились соболезнования, воспоминания коллег. Из них я узнал, что помимо исследований, лекций, восьми книг, трёхсот публикаций Роберт Плутчик неплохо рисовал, увлекался скульптурой, сочинял стихи. А также был сыном эмигрантов из России.
Внутри меня будто мягко и плотно закрылась дверь. Окончательно ушла эпоха девяностых: аспирантура, дерзкие идеи, космические планы, открытие новых смыслов, воздух, полный обещаний, которые никто не собирался выполнять. Удивительно – пятнадцать лет я не чувствовал себя обманутым этим странным временем. А тогда вдруг испытал ощущение лузера, вышедшего с пустыми карманами из казино – в холодное утро, в скучную, трезвую, взрослую жизнь.
Я мало о чем жалею. Были серьёзные косяки, масса убитого времени, легион пустых, ненужных людей. Но и госпожа удача улыбалась иногда. В целом всё получилось, как надо. Кроме одного – я не встретился, не поработал рядом с настоящим научным руководителем. И только ли научным – вопрос. Не пожал ему руку, не сказал того, что хотел сказать. Вот это жаль, вот это, правда, очень жаль.
блинский компот. прочла только последние три абзаца. пока что. до начала завтра дойду. ибо в ленту совсем поздно зашла. у меня тоже какая-то фигня обозначилась внезапно, прям позавчера, на фотографиях неких внутренностей. вот и думаю. мошт уже туда пора. а потом вспоминаю, кто же хоть заплачет... блин, гнусная картинка вырисовывается...
я решила- веселицца и танцувать прям до последнего...вот пока не упаду.
Здравствуйте, Макс. Я слышал, что это произошло в Архангельске. Да, это было самоубийство. По причинам очень непростым. Андрей был очень много должен (Вы, наверное, не знаете о его страсти к игре?), столько у него не было. Он выписался из квартиры, чтобы оставить её детям. Уехал (насколько мне известно, в Архангельск, хотя, скорее, правы Вы) и там бросился в воду. Тело нашли. В гостиничном номере нашли записку. Очень жаль Андрюшу, очень жаль, что ему не помог никто, из тех, кто был с ним тогда рядом и был посвящён в его обстоятельства. Мне остаётся только вспоминать его добрым словом, других он не заслужил - для меня.
