… или ускорились мысли, что, по сути, неотличимо. Я оказался на Фиджи, в последнем дне уходящего отпуска. Жена собирала чемоданы, до катера в Нанди оставалось часа полтора. Я взял очки для плавания и, словно домой, шагнул в безмолвный, неспешный, цветной, обольстительный мир кораллов и рыб.
Прошелестев ракушками, он заключил меня в спокойные объятия. За две недели тесного общения мы сблизились настолько, что казались целым. Я был в хорошей форме, не чувствовал усталости и легкомысленно заплыл гораздо дальше, чем всегда. И когда обернулся, наш остров предстал удивительно маленьким, как на рекламном буклете: зелёная шапочка пальм, отороченная белым мехом, и ни следа человека – ни пляжных зонтиков, ни треугольных соломенных крыш. В небе кипела батальная сцена: что-то неслышно взрывалось, летели ракеты, квадрига пегасов теснила фронт боевых слонов.
Неподалёку от меня кончался риф. Вода по ровной линии меняла цвет с аквамарина до индиго. Весь отпуск эта грань манила нас. Доплыть бы, посмотреть, но страшновато. И вот я доплыл. Нырнул, приблизился – дно обрывалось вертикально. Исчезли засахаренные кораллы, леденцовые рыбки, пропало всё живое и обычное. Тьма, похожая на вечность, зияла подо мной. Преодолевая страх, я вглядывался в бездну и наконец увидел… Или не увидел? Из глубины поднимались ужасные тени, исчадия океана, пасти шире туловищ, мёртвые глаза. Вали отсюда, идиот!!! – завизжал рассудок. Спустя мгновение паническим фристайлом я ломился к берегу.
Подобный беспорядок чувств – шок, ужас, любопытство – я испытал в далёком прошлом, осознав конечность жизни, в частности, своей. Затем чуть легче перенёс известия о бесконечности пространства и непознаваемости мира. Говорят, что эти три инсайта – маркеры ухода детства, отрочества, юности. Если так, то юность моя сильно затянулась. Тревожный интерес к непознаваемому с годами стал подобием симпатии – оно кокетливо, забавно, всегда рядом. В нём есть очарование чёрной кошки в тёмной комнате или зеркала – в пустой.
Доступная нашему познанию материя – крупица одной из бесконечного множества вселенных. Остальное – мега-изнанка условной реальности, нечто, о котором мы – пленники четырёх измерений – не способны узнать ничего. Равно мы не в силах его вообразить, ибо самые дерзкие наши фантазии, абстракции, метафоры, тончайшие приборы есть производные наших же органов чувств. Пытались, однако, многие, и удачней других, на мой взгляд, Стивен Кинг. В романе «Под куполом» он моделирует непознаваемое через его контакт с людьми, похожий на жестокую детскую игру.
Мне кажется, там нет жестокости, намеренного зла или добра, нет логики и смысла в нашем понимании. Так путник на лесной тропинке мимоходом давит сотни организмов, невидимых букашек, муравьёв. И так же походя, доев банан, швыряет в чащу кожуру, одаривая счастьем их родню на всю микроскопическую жизнь.
Но иногда непознаваемое хочет, чтобы мы его заметили, не перепутав ни с чем другим: ни с банальным совпадением, ни с обманом зрения, слуха, интуицией, эффектом дежавю, вещими снами и прочими фокусами бессознательного.
Однажды я страдал тяжёлой формой ревности. Мне предпочли ничтожество, но это полбеды. Хуже того – всё происходило рядом. Я постоянно видел их, слышал их ночами – стены в общежитии тонкие. Оба догадывались, как мне хреново. Она – точно, и ей было пофиг. Внешне я держал лицо: притворялся ироничным, снисходительным. Внутри – достиг границы умопомешательства, не мог заниматься делами, есть, спать. Я весь превратился в мысли о том, что творится у них за стеной.
Нет, ещё вспоминал об одном человеке, друге, способном меня исцелить. Друг был не книжным психологом, вроде меня, а настоящим, от бога. Он жил далеко, в Барнауле, знал всех участников драмы, нашёл бы правильные слова. Да не в словах одних дело. Если б решали только слова, я бы ему позвонил. Мне требовались его глаза, прямой циничный взгляд, свобода беспризорника, ухмылка мудрого шута. Хотелось его обнять, нажраться вдвоём до синхронного бреда, утром вместе болеть, ждать открытия магазинов, лечиться где-нибудь на стройке или в парке и говорить, говорить… и молчать – какая разница? Есть люди, рядом с которыми мир теряет вес. Но не звонить же в Барнаул, типа, Андрей, бросай всё, лети спасать меня от ревности. Он-то, может, и полетит, но я тогда кто? Эгоистичная скотина.
Дальше – понятно. Он прилетел сам.
Стук в дверь. Утро после мутной, бессонной ночи.
– Макс, бегом на вахту, телефон.
И сюрреалистический голос в трубке:
– Здорово, кабан, наконец-то!
Доля секунды. Отброшена версия сна.
– Андрей… Ты где?
– Угадай с одного раза. В Москве, в Москве! Только что прилетел по делам. Но дела – потом, сейчас еду к тебе. Надо срочно оттянуться, я прихватил тут кое-что…
– Но как ты… узнал? – подумалось вслух.
– Узнал о чём? – его голос изменился. – Ладно, не будем мучить кота. Через час я допрошу тебя с пристрастием. И ты мне всё расскажешь.
За час, пока он ехал, меня отпустило напрочь, будто морфия кольнули или вымыл пыльное окно. Покой и ясность обрела душа – и незачем грузить Андрея. А совпадение в этой истории одно: роман ничтожеств тем же днём закончился, да так скандально, грязненько, что я бы позлорадствовал, однако нет. Ушло.
Закон парных случаев – ирония непознаваемого. Контекст вариативен, принцип тот же. Думаешь о нужном человеке, и вам открывают портал, тоннель сквозь массив километров и лет. Сочинял я как-то рассказ и долго не мог «оживить» героя. Время размыло черты прототипа, стёрло его мотивации, речь. А без прототипа герой – фанера, что видно даже у классиков. Онегин, например, – голая выдумка, схема, автору требовалась именно она. Гринёв живой где-то на треть, за ним маячат реальные люди. Самсон Вырин – точный портрет человека, которого Пушкин знал. Мне интересна правда, личный авторский опыт, цепкость детали, выбор и порядок слов – если всё это есть. А если нет, то никакая фантастическая клюква не поможет. Лучшая фантазия всегда растёт из жизни, как палец из сточного отверстия раковины. При всём уважении к товарищу Стивену я делю его тексты на две группы: одни ходят по краю реальности и нереальности, и они прекрасны; другие свалились за этот край, вспугнув бабаек и прочих чертей.
В общем без идеального донора шансы героя стремились к нулю. И вдруг – на почте сообщение – он. Бывший сослуживец, прототип, никаких контактов за шесть лет. Я открыл этот месседж не сразу. Подержал в себе ощущение ветра, тоннеля, астрального холода. Я знал, что действительно вышло на связь. Экс-коллега спрашивает, нет ли у меня желания поработать. Естественно нет, но зависит, мы переходим на Скайп. Беседуем впустую, решение отложено. Я получаю свой триггер. Затем – взаимная тишина. Непознаваемое извлекло человека на свет, будто кролика из шляпы, и, усмехнувшись, вернуло обратно. Вопрос: для кого был кроликом я? Лена Чистякова, Коннор… Кто эти мистические дети? Чьи души проступают из инобытия?
Кажется, я отключился на пару секунд. Коннор смотрел вопросительно.
* * *
Этого ребёнка перевели к нам в середине года. Его отец был крупной шишкой в Exxon Mobil, мама, естественно, – домохозяйкой. Выглядел Коннор слегка заторможенным: вялым, молчаливым, безучастным ко всему. Шутки одноклассников в свой адрес игнорировал.
Как-то раз я объяснял ему идею умножения с помощью так называемых бусин Монтессори. Коннор смотрел мимо.
– Ты понимаешь, что мы делаем? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Что?
– Числа могут умножаться, – тихо выговорил он.
Отдать бы тебя в спецкласс, бедняга, – подумал я.
День спустя он попросил «Контрольную таблицу умножения 100». Для Коннора это было слишком рано. Однако его первый интерес к чему-то за два месяца – такое не стоило упускать. После мы бы сделали шаг-другой назад. Вообще отказывать ребёнку в частной школе принято лишь в самых крайних случаях. Контрольная таблица 100 – это большой квадрат, разделённый на сто маленьких. Цифры 1–10 в левом столбце и верхнем ряду, остальные квадраты пусты. Коробка пластиковых фишек с результатами. Задача – выложить из них таблицу умножения.
Я медленно собрал половину таблицы. Коннор разглядывал стену чуть выше моего плеча.
– Хочешь дальше? – предложил я.
– Ага.
Он подозвал меня час спустя. Таблица была собрана верно.
– Тебе кто-то помог?
Коннор помотал головой. Я не поверил.
– А ещё раз с начала?
Он кивнул. Я сдвинул фишки с таблицы, перемешал.
– Поехали.
В этот раз я наблюдал за ним. Коннор управился минут за сорок. Это напоминало мистификацию. Будто он знал таблицу умножения и разыгрывал меня. Да – но не с его характером.
На другое утро Коннор сам взял Таблицу 100 и сложил её за полчаса. Несколько одноклассников собрались вокруг.
– Хорошо, – сказал я, – усложним задачу.
Сдвинул числа, перемешал, указал наобум – 72.
– Где его место?
– Здесь, – Коннор ткнул пальцем в пересечение 9 и 8. – И ещё здесь.
Возникло тоскливое чувство бессилия мозга, желание выдать реальность за самообман. Время резко затормозило, или ускорились мысли, что, по сути, неотличимо… Кажется, я забылся на пару секунд. Коннор смотрел вопросительно.
– А без таблицы слабо? – я достал тетрадочку с заданиями.
Коннор нахмурился – писал он с трудом.
– Это не важно, как ты пишешь, – сказал я, – главное – что. С красотой мы после разберёмся. Попробуй. У тебя получится.
Коннор пыхтел над заданиями остаток дня. Смотрел в пространство, шевелил губами. Забрал тетрадочку домой.
Назавтра у меня состоялся разговор с его мамой. Хельга или Хелена, крупная, ухоженная блондинка скандинавского типа. Тонкий парфюм, слегка расфокусированный взгляд.
– Как вам это удалось? – спросила Хельга. – Я Коннора таким счастливым никогда не видела. И эти задания… Он до ночи их решал. Насилу уложили спать.
– Методики хорошие, – скромно ответил я. – И ещё… У вас очень талантливый ребёнок.
– Удивительно. А мы боялись, что… Ладно, не в этом дело. Знаете, мы скоро переезжаем. Мужа переводят в Австралию. И мы решили что-то сделать для этой школы. Для вашего класса. Может, надо что-нибудь из мебели или оргтехники?
– Есть один дидактический материал, голландский. Но стоит очень дорого.
– Деньги для нашей семьи не проблема, – улыбнулась Хельга. – Как называется материал? Я запишу.
Она вынула из сумочки мобильник.
Не понимаю, что меня взбесило: фраза о деньгах или беспечный, светский тон.
– О как, – произнёс я с нескрываемым сарказмом. – Рад за вашу семью. Только при чём здесь школа и класс? Подарите эти деньги мне. У меня долги. Я два года не был в отпуске. Меня продавцы секонд-хендов знают в лицо… И не надо так смотреть. Ты боялась, что твой сын дебил, а я открыл, что он гений. Я и никто другой. Но учитель же для вас – прислуга, оргтехника, мебель…
Как талантлив мой внутренний голос. Сколько монологов – горьких, отчаянных, дерзких – создано им. Какие правильные найдены слова.
Через месяц в школу доставили большой фанерный ящик из Голландии. Благодарности от директрисы в мой адрес не последовало. Не говоря уже о премии. Впрочем, я и не ждал.
блинский компот. прочла только последние три абзаца. пока что. до начала завтра дойду. ибо в ленту совсем поздно зашла. у меня тоже какая-то фигня обозначилась внезапно, прям позавчера, на фотографиях неких внутренностей. вот и думаю. мошт уже туда пора. а потом вспоминаю, кто же хоть заплачет... блин, гнусная картинка вырисовывается...
я решила- веселицца и танцувать прям до последнего...вот пока не упаду.
Здравствуйте, Макс. Я слышал, что это произошло в Архангельске. Да, это было самоубийство. По причинам очень непростым. Андрей был очень много должен (Вы, наверное, не знаете о его страсти к игре?), столько у него не было. Он выписался из квартиры, чтобы оставить её детям. Уехал (насколько мне известно, в Архангельск, хотя, скорее, правы Вы) и там бросился в воду. Тело нашли. В гостиничном номере нашли записку. Очень жаль Андрюшу, очень жаль, что ему не помог никто, из тех, кто был с ним тогда рядом и был посвящён в его обстоятельства. Мне остаётся только вспоминать его добрым словом, других он не заслужил - для меня.
