Мой друг Ваня говорил: «Твой номер легко запомнить. Стоим на остановке. Один полтинник – шу – мимо. Второй – шa – мимо. И отдыхаем еще сорок пять минут».
Телефона мы ждали безобразно долго. Что-то там с грунтом, лет десять не могли подвести кабель. Но кое-кому в доме протянули воздушную связь. Я знал двоих. Один, Валерий Маркович, жил под нами. Работал в школе учителем черчения. Внешне он мало походил на учителя. А скорее – на крупного жулика, вплоть до министра юстиции. Блестящие залысины, галстук, серьезный портфель. Глаза надежно скрыты очками. Гладкий, обтекаемый человек. Спрашивается: за какие подвиги ему дали телефон? Нет, точно прохиндей, а школа это так, для маскировки.
Однажды мы его залили. Кот свалился в аквариум – рыбку ловил. Вылезая, сломал фильтр, морда. Вода закапала на пол. Пятнадцать ведер – как раз до вечера хватило. Ладно хоть рыбы выжили, только двигались по-пластунски. Валерий Маркович предъявил нам счет. Полторы тысячи советскими. Обои, мебель, потолок – ничего не забыл. И экспертиза с печатью. Родители ахнули. Тут соседи им шепнули, что Валерий Маркович в этой комнате хотел делать ремонт. И мебель уже от стен отодвинул. Значит, теперь мы весь ремонт ему оплатим. Удачно котик порыбачил.
Мама пошла к соседу.
– Валерa, будь человеком, скости хоть половину. Ты же ремонт затеял.
– Может и затеял. Только это еще надо доказать. В суде.
– Неужто будем судиться? Десять лет ведь соседи...
– Хоть двадцать.
Суд, адвокат, повторная экспертиза – это опять расходы и немалые. И еще неизвестно, как там обойдется. У этого жука явно везде прихвачено. Телефон-то у него откуда? Нда... Постонав, родители сняли с книжки деньги. Чтоб Валерий Маркович ими подавился. И перестали с ним здороваться. Еще они полюбили рок-музыку. Особенно по вечерам, когда уходили в театр или гости. «Можешь включать свою шарманку, – напоминала мама, – но только до одиннадцати».
Объясняю. Валерий Маркович не терпел шума. Просто чокнутый был на этом деле. Помню, младшая сестра играла шариком от настольного тенниса. Несколько раз стукнула об пол. Снизу тут же заколотили по батарее. Уход родителей из дома назывался тогда «свободная хата». Что автоматически означало «сейшен»: друзья, вино, карты и хэви-метал... Ну и девушки, если их удавалось заманить. «Шарманка» у меня по тем временам была нехилая. Магнитофон Юпитер, усилитель и пятидесятиваттные колонки, сделанные одним умельцем на заказ. Благодаря им Валерий Маркович подробно ознакомился с творчеством таких коллективов как Deep Purple, Nazareth и AC/DC. Особо его впечатляла композиция Highway to Hell. После нее стучали не только по батарее, но и в пол – видимо шваброй. Вот мы и гоняли ее на бис.
Другой обладатель телефона, Леонид Филиппович, работал ведущим инженером авиационного завода. Целое поколение нашего городка состарилось на этом заводе. Второе не успело – хапнули и развалили, ломать не строить. Я знал сына Леонидa Филипповичa, бывал у них дома – через подъезд. Ведущий инженер обожал коньяк и рыбалку. Чуть не сказал – как наш Васька. Нет, если бы эта морда еще и коньяк пила, мы б ее точно выгнали. Два хобби Леонидa Филипповичa удобно сочетались. На рыбалке он употреблял коньяк, а после им же запивал добытые трофеи. Например, заливного судака.
На службе его ценили. Закрывали глаза на скандальный характер и частенько мятый вид. Леонид Филиппович был экспертом по камерам сгорания газотурбинных двигателей. Настолько уникальным специалистом, что позволял себе грубить начальству. Однажды надерзил самому генеральному конструктору Н. Д. Кузнецову. На летучке генеральный критиковал их отдел. Прозвучало слово «некомпетентность». Вдруг длинный худой человек перебивает Кузнецова:
– Уж в чем, в чем, Николай Дмитриевич, а в камерах сгорания мы разбираемся получше вашего.
Начальство едва заметно растерялось.
– Кто это мы?
– Да хоть я, например.
Зависла нехорошая пауза. Генерал давно отвык от подобного тона. Кто-то из свиты наклонился, зашептал. Генерал кивнул. Он понимал, что наглец должен быть абсолютно уверен в своей незаменимости. И уверен не без оснований. Именно это ему подтвердил референт. Наконец Кузнецов произнес:
– Ну разбирайтесь дальше, товарищ Евсейкин. За изделие «Д» несете личную ответственность.
Многие гадали, падет ли кара на лысеющую голову инженера Евсейкинa. А ему, наоборот – поставили телефон.
Что обидно. Mой отец тоже был не последним человеком на заводе. И могучие знакомые у него имелись. Один разговор – и завтра у нас стоял бы телефон. Просить вот только отец не любил. Принципы. Слишком буквально отнесся к шутке Воланда, мол cами предложат и все дадут. Никто не предложит и ни фига не даст. Телефонизировали нас в порядке общей очереди. Где-то в ее конце.
Вторая ложка дегтя в бочке моих студенческих лет – это автобус №50, известный как полтинник. Он связывал два заводских поселка с большим городом. То есть, с нашими университетами в прямом и косвенном смыслax. Отмаявшись на лекциях, мы торопились в иные залы, где музыка, полумрак, и своим наливают в долг. И всего-то сорок минут езды. Сорок минут? Как бы не так.
Желтые двухдверные Икарусы постоянно ломались. Чему удивляться, если их на трассе вдвое меньше потребного? И на каждой остановке атакует толпa студентов, озверевших от бесконечного стояния, голода, холода, зноя, нужное подчеркнуть. А коробочка и так полна до мелкого вдоха. Теперь поставьте себя на место водилы. Остановишься – двери снесут, либо чью-нибудь голову. Оно ему надо? Естественно, он газует и видит в зеркале похабные жесты снаружи. А внутри наоборот счастье: «Молодец, шеф! Гони до конечной!»
Это когда нет желающих выйти. А если они есть – совсем интересное кино.
Чтобы выпустить их, автoбус тормозит метров за сто до остановки. Или после – не угадать. И толпа – в шубах, в пуховиках, с дипломатами, по раздолбанному насту, обгоняя, задыхаясь и матерясь – бежит стометровку. Шапки набок, пар изо ртов. Самые прыткие настигают двери в момент закрытия. Вжимаются, умоляют:
– Ребятки, уплотнись чуток! Всем ехать надо!
– Некуда, брат, cлезай! Из-за тебя стоим.
– Ну уплотнитесь, суки, мать вашу, будьте людьми!
– Задняя площадка, освободите двери!
– Эй, кто там поближе? Дайте ему по шапке! Да не этому...
Такой вот ежеутренний экстримчик. Один полтинник – шу – мимо. Второй – шa – мимо. И отдыхаем еще сорок пять минут. Чем это кончалось, догадаться несложно. Пол-остановки друзей. Ваня, Юденич, Егор – и у каждого рупь на обед. А у Юры Евсейкина – трешник.
– Все. На вторую пару опоздали. Может за пивом?
– Отличное решение. Кто с нами?
Действительно, чего пропадать компании?
Туда – проблема, обратно – две. Последний автобус уходил из города около десяти. А что такое десять, когда тебе двадцать? Главное только начинается, вот что. Танцпол разогрет, внутренности прыгают, девушки в кондиции. Вон та, у стойки, – почти готова рухнуть кому-нибудь в объятия. Но это буду не я. Опять не я! У меня скоро автобус, извините, дорогуша.
Конечно, я мог ночевать у городских друзей. Но как уведомить родителей без телефона? Этот вопрос убивал меня пять лет. А не уведомишь, маме видится одно и тож: будто кто-то мне в кабацкой драке... ну и так далее. Значит – истерика, валерьянка, слезы. Плюс исправительные работы и денежные санкции. Кому звонить? Марковичу? Филипповичу? В первом случае надежда одна – что подойдет его сын. С этим можно договориться. Нет, сам взял, зараза. Двушка съедена зря.
Звоню Евсейкиным. Тут опять-таки необходимо, чтобы Юра был дома. Шансы фифти-фифти... Нету. Где его носит, блин?! Просить Леонида Филипповича или его жену язык не поворачивался. Потому что вообразите – ночь, зима. Люди в теплой постели. Или пьют чай у телевизора в байковых халатах. Вдруг звонит какой-то шалопай (своего им мало) и надо идти через подъезд говорить с его родителями. A, ладно, гуляем дальше. Как-нибудь доеду.
Двенадцать ночи, остановкa. Такси в нашу дыру – это утопия, особенно сейчас. Так у меня и денег нет. Даю отмашку всем кроме зеленых огоньков. Мир не без добрых людей. На чем я только не ездил. Однажды поймал мусоровоз, не в смысле арестовали, настоящий. Запах был, да. Еще случай: тормозит Камаз. Водила открывает дверь.
– Мужик, телку трахнуть хочешь?
– Чего??
– Да телку трахнуть. Вон, в кабине, пьяная. Забирай, хочешь?
Далeе возня, звонкий шлепок. И вываливается девчонка – никакая.
– Пошел ты, сука! – орет. – А ты кто? С ним заодно, да?!
Хлесь мне по физиономии. И убежала в слезах. Водила говорит:
– Ладно, братан, извини. Садись, отвезу куда надо.
Ранней весной стоял в позе Ленина до часу ночи. К полвторому машины кончились, a сверху закапало. Холод собачий, ветер. Я сел на лавку, укутался, как мог, и приготовился замерзать. Из дождя выплыло такси.
– Куда?
– Ты не поедешь.
– А точнее?
– Авиазавод.
– Садись.
– Сколько?
– Сколько дашь.
– У меня рубль с мелочью.
– Годится.
Ни хрена себе, годится. Да не маньяк ли он? Убьет и расчленит в лесу. Но уже едем. По дороге говорили мало. В основном я – от страха. Отпустило только у дома.
– Хочешь, поднимусь, вынесу еще денег?
– Не суетись, мне хватит.
Я не удержался.
– Слушай, ты чего такой добрый? Прям как не таксист...
– Ага. Никола Чудотворец.
И уехал. А я все думал, кто бы это был?
Еще в этом автобусе я испытал долговременное эротическое переживание. Виной тому юношеская фиксация на блондинках кукольного типа. Нет, другие тоже нравились, и с ними было легко. Но как встречу такую куклу – мозги отказывают, ноги подгибаются и язык деревенеет. Только здесь нужно абсолютное внешнее попадание. Шар в лузу, пуля в десятку.
В полтиннике ездила такая девушка. Она садилась и выходила раньше меня. Взяв штурмом автобус, я сканировал толпу, надеясь увидеть трогательное пластиковое лицо и волосы цвета безнадеги. Цвета песка далеких, несбыточных островов. Когда ее тревожил мой взгляд, я опускал глаза или находил что-то интересное за грязным стеклом. Однажды толпа сблизила нас так, что я почувствовал запах ее шампуня. То, что во мне происходило, описать словами нельзя. «Не молчи, идиот! Скажи что-нибудь, баран закомплексованный! Это же легко. После такой близости я, как порядочный человек, просто обязан с вами познакомиться. Ну, вперед!» Я молчал. «Ну пошлет, и что? Будет хоть какая-то определенность... » Я молчал. Видимо, идеалу не нужна определенность.
Потом она исчезла. Мне стало печально и легко. Но Бог, усмехнувшись, дал второй шанс. Через год, в другом автобусе я увидел ее. Или очень похожую, мало ли этих кукол. Девушка смотрела игриво, почти вызывающе. Я делал вид, что не замечаю. Почему? На моей стороне были опыт, фирменные джинсы и пятнадцать рублей. Вышел, оглянулся. Блондинка за окном крутила пальцем у виска.
* * *
Я никогда не любил то место, где родился и вырос. Еще в садике понял – здесь какая-то ошибка. А в школе осознал, что буду ее исправлять. Замшелая провинция в квадрате. Все знают, кто где пукнул, и что он перед этим ел. Недавно погиб талантливый актер. В последнем интервью он сказал: «Закон эмиграции: туда, откуда прибыл, можно съездить всего раз». «Почему?» – спросили его. «Этого достаточно, чтобы понять, что смотался правильно». Я отбыл мой раз и больше не хочу. Там кое-что изменилось к лучшему. Появились маршрутки для ниже-среднего класса. Бомбилы, едва махни, строятся в очередь, даже ночью. Сотовый телефон есть у любого бомжа. Все равно, делать мне там нечего. Хотя в автобусе №50 я сейчас проехал бы. Только чтобы внутри были мои друзья. И девушка, с которой трудно – невозможно – заговорить.
блинский компот. прочла только последние три абзаца. пока что. до начала завтра дойду. ибо в ленту совсем поздно зашла. у меня тоже какая-то фигня обозначилась внезапно, прям позавчера, на фотографиях неких внутренностей. вот и думаю. мошт уже туда пора. а потом вспоминаю, кто же хоть заплачет... блин, гнусная картинка вырисовывается...
я решила- веселицца и танцувать прям до последнего...вот пока не упаду.
Здравствуйте, Макс. Я слышал, что это произошло в Архангельске. Да, это было самоубийство. По причинам очень непростым. Андрей был очень много должен (Вы, наверное, не знаете о его страсти к игре?), столько у него не было. Он выписался из квартиры, чтобы оставить её детям. Уехал (насколько мне известно, в Архангельск, хотя, скорее, правы Вы) и там бросился в воду. Тело нашли. В гостиничном номере нашли записку. Очень жаль Андрюшу, очень жаль, что ему не помог никто, из тех, кто был с ним тогда рядом и был посвящён в его обстоятельства. Мне остаётся только вспоминать его добрым словом, других он не заслужил - для меня.
