Моего лучшего школьного друга звали Эдик. Среди одноклассников Эдик ничем не выделялся. Я тоже. Наверное поэтому мы и стали друзьями. Хотя нет, у Эдика былo однo увлечение. Он любил устраивать окружающим мелкие пакости. Даже не то, чтобы любил. Это выходило у него само собой, так же естественно, как у Моцарта – простая гамма. На мне Эдик практиковался редко, иначе мы вряд ли дружили бы столько лет.
Возможно, мой друг перенял это хобби у отца. Дядя Миша тоже любил пошутить. Например, размешав сахар в чае, внезапно приложить горячую ложечку – опа! – к щеке кого-нибудь из домашних. Ему казалось, что это очень весело. В ответ на справедливые возмущения дядя Миша произносил какую-нибудь глупость типа: «Обида пройдет – опыт останется». Или: «Обидки – в жопе паровоз». Или (вздохнув): «Быть папачес – большой мучачес...» В остальном это был простой, добродушный человек. Летчик гражданской авиации.
Однажды Эдик настрогал серы от спичечных головок. Начинил ею отцовскую сигарету. Сверху добавил табачку, aккуратно притрамбовал. И незаметно вернул в пачку. Жаль я не видел, как папачес закурил эту сигарету. Эдик говорил, что вся семья ржала как ненормальная. И громче всех – дядя Миша, который слегка обжег нос. Впоследствии, рассказывая этот прикол знакомым, дядя Миша неизменно повторял: «Смышленый растет говнюк, весь в меня».
В нашем классе многие натерпелись от шуток Эдика. Особенно здоровые и крепкие ребята. Мой друг предпочитал крупную дичь. Разумеется, он часто получал в глаз, иногда и я за компанию. Эдика это не останавливало. Как-то раз его выгнали с последнего урока. Эдик не пошел домой. Он разыскал где-то картонный ящик. Положил туда несколько кирпичей и оставил на школьном дворе. Когда толпа одноклассников вывалилась из школы, Эдик сказал амбалу Леше Карасимову:
– Слышь, Карась. Спорим на щелбан, что я пинну эту коробку дальше, чем ты?
– Ты?
– Ну.
Леша разбежался и что есть силы пнул коробку. Потом всем было очень смешно. Кроме Леши.
Вова Никитин, шкаф под метр девяносто, флегматичный и покладистый, был еще здоровее Леши. К его спине часто пришпиливали записки вроде «У кого нет коня – садись на меня» или «Пни сюда!» со стрелкой, направленной вниз. Вова не обижался. Обидеть его вообще казалось невозможным. Однако моему другу это удалось. Писали контрольную по истории. Мы с Эдиком отдыхали на галерке. Вдоль стены лежали длинные рейки от исторических карт. Эдик быстро сообразил, что надо делать. Ухватил двухметровую рейку и вонзил в спину Вовы Никитина. Рейку мигом опустил на пол. А за Вовой сидел, уткнувшись в тетрадь, отличник Аркадий. Вова медленно оборачивается:
– Тебе чего?
– Да ничего... – поднимает голову Аркадий. – А что?
– Ладно.
Мой друг повторил этот трюк четырежды. И всякий раз мы слышали примерно тот же диалог. Эдик заскучал. Он понял, что надо форсировать события и долбанул Вову рейкой по голове. Вова повернулся и навесил Аркадию мощную оплеуху. На двадцатилетнем юбилее выпуска я напомнил Аркадию эту историю. Он даже не улыбнулся.
У Аркадия был самый тяжелый в классе портфель. Именно его Эдик установил на верхней кромке двери в мужскую раздевалку. Он не ждал такой удачи, что войдет физрук... Физрук, человек без затей, вычислил и больно наказал хозяина портфеля. Думаю, стоит ли рассказывать об этом Аркадию на тридцатилетнем юбилее?
Учителем пения в нашей школе работал алкаш с длинным оранжевым носом по кличке Буратино. Он заставлял нас петь всякие глупости. Эдик раздобыл где-то лобзик и перепилил по диагонали ножку стула, на который должен был усесться Буратино с аккордеоном. Не окончательно перепилил, a так, чтоб держалась на соплях. В этот день Буратино как назло долго ходил по рядам, терзая инструмент и следя, чтобы все открывали рты. «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!.. » – ревел он похмельным голосом. Сейчас я понимаю, как ему было тошно. Наконец бедняга сел... После наша классная – химичка Елена Ивановна – разукрасила дневники всем без исключения. Никто не выдал Эдика, хотя классная, понятно, догадалась, чья это работа.
Помню, намечалась контрольная по химии. Мы с Эдиком разбирались в химии, как зайцы в биноме Ньютона. Я твердо знаю только одну химическую формулу: це-два-аш-пять-о-аш. Уверен, что Эдик даже ее не знает, хотя соединение регулярно принимает внутрь. В общем, контрольная была нам в облом. Mой друг сгонял в кабинет труда за отверткой. Открутил два винтика на шляпке замка. Вложил туда трехкопеечную монету и снова завинтил. Елена Ивановна, опытный педагог, недолго шуровала ключом в замке.
– Редькин, Неволошин! Быстро марш за отверткой!
– Почему сразу мы?
– Бегом, я сказала! И потом дневники мне на стол!
Oтвертка лежала у Эдика в кармане. Тем не менее, мы послушно направились в сторону кабинета труда. По пути завернули в туалет. Не спеша покурили. Обсудили как там, возле закрытого кабинета, мечет икру Елена Ивановна. И как радуются одноклассники... Несколько раз попили водички... В итоге контрольную пришлось отменить.
Уроки физкультуры мы с Эдиком часто проводили в раздевалке. Физрук любил волейбол, а мы – наоборот. Когда в голову летит тяжелый мяч, нормальному человеку хочется отойти подальше. Однажды в раздевалку заглянул Юра Платонов, известный всей школе отморозок. Мы напряглись. Платон серьезно враждовал с головой...
– Мамая ищу. – недобро сказал Платон. – Видели?
– Нет.
– Ды?.. Хм... классные говнодавы. А мне как раз приспичило.
Юра метко помочился в чьи-то высокие зимние ботинки и ушел.
– Отличная идея! – возбудился Эдик.
И пописал еще в несколько ботинок. Затем – в несколько портфелей. Когда хозяева размазывали нас по стенке, Эдик убедительно кричал, что все это сделал Платон.
Мой друг обожал подвалы и чердаки. Как-то раз мы залезли в подвал районного OВД и вынесли оттуда... Hет, об этом, пожалуй, не надо. Подвал собственной хрущевки Эдик изучил как свои двадцать пальцев. Он выдумал игру: бегать в догонялки по подвалу. Главная фишка заключалась в том, чтобы вовлечь в игру нового человека. В комнатушке, где отовсюду торчали ржавые краны, Эдик рассыпал по полу два мешка желудей. Когда новенький оказывался в подвале, его хитро заманивали туда и сразу вырубали свет...
Коротко o банальных приколах Эдика – иначе объем этого текста увеличится втрое. Мой друг устраивал по нескольку пакостей в день, ну как тут сохранить оригинальность? Например, завязывал чужие шарфы на семь узлов. Выворачивал рукава у пальто. Натирал кромку учительского стола мелом. А доску – мылом. Кстати, история с музруком выработала у наших учителей забавный рефлекс – всегда тестировать стулья на прочность.
Эдик регулярно исправлял с помощью снега анонсы в кинотеатре «Чайка». А также протягивал ночью веревку через тротуар. Особый цирк – если идет поддатая толпа. Валятся кучно, один на другого. Визг, ор, мат-перемат... А мы угараем в кустах – на безопасной дистанции. Разок наказали так Платона с компаниeй его друзей-бандитов. После долго бежали. Я резвее никогда не бегал.
Вдоль дороги из школы росли кусты боярышника с длинными, острыми иглами. Некоторые – сантиметров до пяти. Эдик отломил веточку, задумался... А перед нами идут одноклассницы, Марина и Лена. Вдруг Эдик говорит: «Слабо уколоть Марину в зад?» Марина сидела со мной за одной партой. Классная рассаживала нас по принципу наибольшего антагонизма. Марина, худая высокая девочка, похожая на фотомодель, откровенно меня презирала. Мы дразнили ее за худобу. По нынешним меркам она считалась бы красавицей. Вобщем... я подкрался и уколол Марину. Та взвизгнула и помчалась ябедничать моим родителям. Она жила в доме напротив и знала, где наша квартира. Эдик обогнал девочек, заблокировал подъездную дверь. Hе впускал их, пока я, сбросив ранец, не вышел гулять. Когда я вернулся... Ладно, дальше неинтересно.
В июне нашему классу организовали поездку в Ленинград, Сопровождали нас Елена Ивановна и кто-то из родителей. Ехали в плацкартном вагоне. Ночью меня разбудил шепот Эдикa: «Вставай! Дел полно!» Он сунул мне тюбик зубной пасты. Измазали всех. Включая Елену Ивановну, родителей и себя. Чистым остался только Петя Солдатов – лучший ученик школы, будущий золотой медалист. Петя спал. В каждой руке он сжимал по выдавленному тюбику пасты. Утром Эдик первым «заметил» это. И заорал: «Вот он! Мочи его, пацаны!»
Нас устроили в каком-то пансионате и ежедневно гоняли на экскурсии. Обед выдавали сухим пайком. Булочка, яблоко и плавленный сырок. Мой друг нашел сырку лучшее применение. Подложил его в мыльницу Леше Карасимову. А мыло выбросил. Наутро важно было отследить момент когда Леша пойдет умываться. Сырок к тому времени малость раскис, и полусонный Карась шикарно вляпался в него. Все немного посмеялись. Смеялся ли Карась, не помню.
B день отъезда, в мужской туалет выстроилась длинная очередь. Ночью кто-то с помощью швабры измазал дерьмом все умывальники, кроме одного. А также все стены. К единственному умывальнику стояла очередь. Я понял, кто это сделел – без вариантoв. «Зачем?» – спросил я Эдика. «Да откуда я знаю... – вздохнул мой друг. – Зашел ночью отлить, смотрю – полный унитаз говна. И рядом швабра...»
Заключительную историю, связанную с Эдиком, я впоследствии прочел у одного автора. Превосходного стилиста, виртуоза, гения – тогда, разумеется, запрещенного. То есть, это бродячий сюжет. Ведь даже если б того автора публиковали, Эдик вряд ли читал бы его. У моего друга была масса занятий гораздо увлекательней чтения книг. Итак.
С ранней юности или позднего детства моей обязанностью был вынос мусора. Я не знаю почему. У мамы наверняка имелись какие-то соображения по этому поводу. Но спросить ее, увы, невозможно. Досадно – как много интересных вопросов образуется к тому времени, когда задать их уже некому. В нашем доме за всеми, кроме младшей сестры, были закреплены те или иные обязанности. Например, отец, авиационный инженер, регулярно чинил смывной бачок унитаза. А я выносил мусор.
По степени отвратительности эта процедура уступала только хождению в школу. Мусоропроводов тогда на было. Даже слова этого вроде не было. А была такая избушка или сарайчик – один на пять дворов. С лестницей и «окном» наверху, куда надлежало опорожнить ведро. До сих пор морщусь, вспоминая зловонную смесь хлорки и пищевых отходов. Раз в неделю приезжал грузовик. У избушки открывалась стена. Два человека с угрюмыми лицами выгребали мусор. В ногах у них метались потревоженные крысы...
Однажды зимним вечером друзья ждали меня – играть в футбол. Никто из моих приятелей не любил хоккей, а в футбол играли все, даже зимой, неловко гоняя мяч тупоносыми валенками. Только у Егора Канатского не было валенок. Егор выходил на поле в массивных кирзовых сапогах. Играл он плохо, но с энтузиазмом. Когда делились на команды, с ним обычно возникала проблема. Никто не хотел играть против Егора. Короче, друзья меня ждут. А у меня – ежевечернее ведро мусора. И дорога неблизкая, а потом еще обратно. Эдик говорит: «Тут в соседнем доме – открытый подвал. Выбросим туда и – ноги». Выбросили.
На первом этаже того дома жил дворник. И зачем-то пялился в окно.... Мы потом этому дворнику устроили концерт по заявкам. Долго рассказывать, и так композиция на пределе. Дворник с фонариком спустился в подвал. Расшвыряв мусор, обнаружил... мою школьную тетрадь. С именем, фамилией и адресом. Когда я явился домой, меня ждали ведро, совок и две затрещины от отца.
С тех пор сгинула такая уйма лет, что даже приблизительную цифру мне боязно вспоминать. Но и теперь, выбрасывая письма или счета, где указан наш адрес, я рву их на мелкие части. Зачем? Ведь наш адрес легко найти в телефонной книге. Да и мусор я выношу строго куда положено... Здесь уместно какое-нибудь изящное размышление с оттенком фрейдизма. Жаль, ничего не приходит в голову.
He менее занятно само происхождение школьных дружб. Сочиняя этот рассказ, я задумался: почему из множества детских физиономий ты выделяешь одну? Или онa – тебя? Или это происходит одновременно?.. Вообще-то нас в компании было четверо. Я, Эдик и еще двое. Десять трудных лет мы продержались вместе, как мушкетеры. Но тех ребят я знал по детскому саду. Попав в один класс, мы естественно потянулись друг к другу.
А Эдик ходил в другой садик. И жил не очень близко... Почему же мы стали друзьями? Как это произошло? Не могу ни вспомнить, ни объяснить. Ну да, мы оба были тощими, закомплексованными мальчиками с неинтересной внешностью. Не имели успеха у девочек. Не любили высоких, плечистых и крепких жлобов. Но ведь этого мало, чтобы соединить людей на долгие годы...
Вчера я заговорил об этом с женой. Я знал, что у нее будет ответ на мой вопрос. Жена – кандидат философских наук и умеет, в отличие от меня, водить машину. Кроме того, она мастерски владеет фотоаппаратом Nikon D90. Кнопок и рычажков на нем больше чем в автомобиле. Жена напомнила мне английское слово «chemistry». Оно переводится как химия (опять химия...). Но есть и другой перевод, который означает бессознательное влечение людей друг к другу. На уровне запахов, жестов, тембра голоса и так далее. Понятно, что в юности эта штука работает эффективнее, чем в зрелости, когда ей мешают жизненный опыт и старческий цинизм. Я легко согласился с женой и перестал думать об этом. Мне определенно везет на умных женщин. Недаром я выношу мусор уже сорок... (ох, вырвалась эта жуткая цифра!) ...нет, тридцать с хвостиком лет.
блинский компот. прочла только последние три абзаца. пока что. до начала завтра дойду. ибо в ленту совсем поздно зашла. у меня тоже какая-то фигня обозначилась внезапно, прям позавчера, на фотографиях неких внутренностей. вот и думаю. мошт уже туда пора. а потом вспоминаю, кто же хоть заплачет... блин, гнусная картинка вырисовывается...
я решила- веселицца и танцувать прям до последнего...вот пока не упаду.
Здравствуйте, Макс. Я слышал, что это произошло в Архангельске. Да, это было самоубийство. По причинам очень непростым. Андрей был очень много должен (Вы, наверное, не знаете о его страсти к игре?), столько у него не было. Он выписался из квартиры, чтобы оставить её детям. Уехал (насколько мне известно, в Архангельск, хотя, скорее, правы Вы) и там бросился в воду. Тело нашли. В гостиничном номере нашли записку. Очень жаль Андрюшу, очень жаль, что ему не помог никто, из тех, кто был с ним тогда рядом и был посвящён в его обстоятельства. Мне остаётся только вспоминать его добрым словом, других он не заслужил - для меня.
