Блины получались тонкие, дырчатые, душистые. Слово «рецепт» всегда приводило в ступор, как-то все выходило само собой без всякой меры. Аринка вообще все делала без меры: дышала, любила, жила…А чем собственно кухня от жизни отличается? Немножко грусти, немножко смеха, ах…ухнув из мешка беды…переборщила, ничего – слезами разбавим и можно печь. Жить в миру, по чьим-то меркам, хотя…Не убей, не укради, не возжелай, но это другое, это тоже внутреннее чутье, это не мера, а мерило…
Косы под кичкою тесно им. Грушею-дичкою пахнет дым. Тянет над озером стынь - туман…Ночкою позднею день – обман…Утицей серою к небесам, сманена верою
по часам. Строгою солнечной тронет тень кругом, размеченный новый день.
- Мам, а правду Масленицу сжигать будут?
- Не Масленицу, а Мару…не «белосветное» божество, а с ней несчастья все, болезни. Огонь все счистит.
- Мам, а ты её знаешь?
- Мару? Её все знают.
Ух…блины дышат, желтый кубик масла плавиться, на блинной горке паводок весенний -жирные белесые струйки…
- Ай, пальчик мой, подуй, подуй скорее!!!
Ровно шестнадцать слов и боли нет, и тот же пальчик рисует на замерзшем стекле солнце, кривое овальное, щупальцами лучами расползается оно на всё окно…
- Мам, а почему тебя тётка Купавой обозвала?
- Она не обозвала…
- Мам, а у тебя песни золотистые, как блины… А кто такая Берегиня?
- тсссс…ни кому не говори…
- Мам, это ты да???
Камешки стесаны у воды, вымыты плесами все следы, пахнут доверием чудеса, птичьими перьями бирюза. Ведаю правила, ворожу, солнце восславила, ухожу. Строгою солнечной тронет тень кругом, размеченный новый день.
- Мам, а ты всехняя Берегиня или только моя?
- Твоя и всехняя.
- Это хорошо.
Мара ежилась в углу. В печи пел огонь. Ленивой сонной кошкой озиралась весна. Первый блин комам. Первый блин усопшим, на помин…
Блинный дух, настоянный на талой воде, пьянил, сулил сытость и удовольствие.
