Снова и снова переношусь в Московскую осень. Нет, это не уход от суровой реальности в прекрасное далёко. Поездки туда дают ответы. Это как визит к минотавру, которого каждый раз надо победить, и каждый раз нить в лабиринте выводит к главному. Что дёрнуло меня прошлой осенью? Да всё совпало. Именно тогда, когда я мысленно уже паковала чемоданы, чахня под грузом неоплаченных коммунальных услуг, приехала из далёкой солнечной страны подруга. И вот сидим мы с Инной у меня, она приводит аргументы, по которым необходимо что-то менять, выезжать за пределы, апробировать новые гнёзда для своих детей, смотреть во вне, не только внутрь. И, словно вторя ей, междугородний звонок - Женя (одногруппница) вдруг предлагает работу и половину своего дивана в Златоглавой...
Это было безумием, таким, о которых мы вспоминаем в старости с улыбкой.
Я взяла месяц законного отпуска и месяц - за свой счёт. Лёд тронулся, и накрыло отупение. Лёха, такой ещё несмышлёный, не понял, что мама уехала, всё рассматривал автобусы. Мама, пытаясь удержать любопытного внука, махала мне вслед.
Мы особо сентиментальны по отношению к своей малой родине, когда покидаем её и когда возвращаемся. В стекло било такое ослепительное солнце, так тепло проплывали мимо дворы в виноградных гирляндах, что хотелось пропитаться воздухом молдавских лесов-полей-и-рек. Чтоб такой, обветренной ароматом "травы у дома", спокойно обнять русскую берёзу.
Водитель Вова закрепил за мной переднее сиденье, рядом со своей знакомой Людмилой. Кто она ему, а также кто ему все те пассажиры, с которыми Вова был на "короткой ноге", я так и не выяснила до конца пути. Видимо, масштабы нашего края действительно так малы, что все друг друга знают. Тем более, те, кто мотается «ла Москоу» не первый раз. Наше время родило нового рекрута, дав ему звучное американское имя - гастарбайтер.
В дорогу взяла Лескова. «Леди Макбет Мценского уезда» читала, как впервые. И впервые юмор покинул меня во время просмотра легендарного «Любовь и голуби». После него началась бандитская сага о Знахаре, и уже реальность представала воровскими джунглями, не съешь ты – съедят тебя. Ясно, подумалось, боевики, шансон, классический шофёрский набор. Главное, не начать говорить на жаргоне с русским матом, ступая на родину последнего. Когда автобус заехал в попутный лес, Вова вдруг повернулся ко мне и спросил: "Шашлык будем есть?". Опа! Вот на этом месте я и начала осознавать масштабы своей безрассудности. Это потом поняла, что именно благородство водителя, которому дали деньги за билет прямо в руки, заставляло его заботиться обо мне и еще кучке таких же благодетелей. Но тогда, когда автобус опустошился и мы шумною толпою вывалились на лесную опушку – по совместительству лесное кафе - я испугалась всерьёз. Водитель поманил нас к столику. Все улыбались и переглядывались, я же пыталась сидеть уверенно и непринуждённо, в страхе прижимала к себе сумку с документами и думала, что ещё не поздно убежать перекусывать в близлежащие заросли. Материализовался Вова с горой тёплых плацынд, шашлыком и бутылкой чего-то там. Стали разливать по кругу. При этом, мне показалось, что все как-то странно на меня поглядывают и перемигиваются.
О, это молдавское застолье, бессмысленное и беспощадное! Кого оно не убивает - делает сильнее. Передо мной поставили пластиковый стаканчик, благодаря моим воплям наполненный только на треть. Женщины по-хозяйски оправлялись, плотнее усаживаясь. Впечатление – будто не остановились перекусить наскоро, а приехали сюда целенаправленно, чтоб основательно подышать фитонцидами. Эта жестокая традиция – где присел, там и пить надо! Глотнула, и тут поразила страшная догадка - отравят же! И никто не узнает, где могилка моя. Тело обдало сначала жаром, потом холодом, показалось, что отнимаются конечности, отсыхает язык и кружится голова. Вот и всё, думаю, нелепая смерть. Мужественно досидела до конца трапезы в ожидании, когда же начнут убивать и грабить, и лишь когда наш мини-ковчег, везущий на спасительную землю горстку гастарбайтеров, отправился дальше, подумала: занимательное начало. И сразу куда-то пропали симптомы коварного отравления. Потом уже в калужском кафе Вова угощал нас блинами, а ещё потом они с Людмилой сориентировали меня на киоск, у которого мы минут пятнадцать выбирали нужную симку. До конца пути Вован набирал мой номер и хихикал, когда я, не глядя на номер, брала трубку. Сущие дети. Водители развлекаются)... И мне было стыдно за то, что увидела в этом добряке главаря бандитской шайки, автора страшного заговора против моего ничтожного кошелька или чего там ещё...
На автовокзале Женя сообщила, что моё место в типографии уже отдали другой дамочке - се ля ви - но разрешили прийти и пройти тест на грамотность, чтоб иметь меня в виду. Вечером, уныло шатаясь с Женей по шоссе Энтузиастов, зашли в «Солоху». В хохляцкий ресторан, основанный азербайджанцами на русской земле! Высокий Эмин сказал приступать к работе завтра, но облачить себя в белый-верх-чёрный-низ. С утра я всё-таки съездила в Марьину рощу и успешно прошла тест. Шаблонное «мы Вам позвоним» произнеслось и глухо ударилось в мою спину.
Официантка, так официантка.
Осень пришла в Москву,
Дождь придавил листву,
Башней тучу проткнув,
Моет Останкино,
Люди спешат в метро,
Я ж через лужи вброд
В бар, где бармен нальет
В тонкий стакан вина…
Москва встретила меня, как когда-то французов и немцев, холодно. Мороз не учёлся, и какое-то время пришлось спать в ночнушке на тонких лямках. Казалось, мёрзли даже зубы. Женя, как старый солдат, назидательно улыбалась: «А ты думала, в сказку попала?».
Первый день в «Солохе» окончательно вывел меня из Диснейленда грёз и фантазий. Паши, детка, отрабатывай билет на дорогу домой, и при удачном раскладе ты выберешься отсюда не раньше месяца. Это в прошлой жизни в столице нашей Родины «под каждым под кустом был готов и стол, и дом», был какой-никакой свой угол и заботливый муж. А сейчас будто кто-то показал другую сторону медали, оборотку Москвы.
Благодушный старик Маис - бармен и учитель новеньких - показал, как правильно держать поднос и как вытирать вилки по правилам официантского этикета. За день набегалась аки лошадь, спину ломило, а сесть нельзя. К вечеру желудок прилип к позвоночнику, от запахов еды кружилась голова. Хотелось припасть к первой скамье и Ванькой Жуковым застрочить письмо на деревню к деду. На кухне тепло, можно было в ожидании заказа погреться у огня. В какой-то момент поймала себя на том, что неотрывно смотрю на противень с сырыми булочками, как смотрит мой сын на витрины детского магазина. Мне казалось, что если б только можно было, я бы припала к противню и откусила кусок этого ароматного сырого белого теста с небывалым доселе наслаждением вкуса. Рафаэль Мамедович, хозяин заведения, в зале пил чай по всем правилам восточного чаепития. Мужчина лет пятидесяти, неторопливый, с мрачной иронией на худощавом лице, почему-то внушил подозрения, что именно таких, спокойных, следует опасаться. Чем-то он напоминал предводителя воровской братии из «Ликвидации». Он знаком подозвал к своему столику для вопросов – кто, откуда и зачем. Когда услышал, что высшее, как-то странно посмотрел поверх очков: «Что тут делает филолог? Я посмотрю, как долго ты продержишься». Потом вскользь добавил, что сам закончил Ленинградский историко-лингвистический институт. Господи! Да какая разница – образование? Как будто не сплошь и рядом вчерашние педагоги разгружают котелец и драют полы!
Домой пришкандыбала в половине первого ночи. На лестничной площадке встретила хозяйка квартиры – татарка Зифа. На днях Зифа, пребывавшая в состоянии перманентного драбадана, купила новый холодильник, но оказалось, что для ввоза нового надо вынести старый. Короче, заждалась она меня. Мы с ней долго ещё кряхтели над допотопным монументом, проснулась пожилая мать Зифы Раиса Васильевна и, украшая ночную рубашку пыльным пухом, прилегла на свободный угол холодильника, который никак не хотел пролезать через дверной проём. После лёгкой разминки меня ждали ещё телевизор и микроволновка - их надо было переместить с одной верхней полки на более недосягаемую высоту. Так закончился первый день.
В конце второго я готова была выть на луну, которую, кстати, так и не разглядела в мутном московском небе. Переполненный зал жующих и пьющих казался молохом, равнодушно убивающим. Я стояла оловянным солдатиком, кося лиловым глазом на гигантский плазменный экран, который показывал иную жизнь, лёгкую, беззаботную и отталкивающую каким-то сладким идиотизмом. На разноцветных диванах из шелков и рюшей, зазывно выводили уменьшительно-ласкательные слова пышногрудые молодицы. Они призывно раздвигали ноги, тыкали попами в экран и пели о вечной любви. Девушкам вторили, вяло управляя каким-нибудь «Бентли», длинноволосые юноши. Что ты делаешь сейчас, Алёша? Покушал хорошо? Наверное, уже засыпаешь.
Маис жил на работе. Утром я застала его в зале спящим на сдвинутых скамьях. Он ежедневно стирал свою белую рубашку и на ночь вывешивал для просушки в тёплой кухне. Коллеги покупали ему порошок, так как у самого не было времени покинуть здание. Маис рассказывал мне о своей родине, о детях и внуках, которых надо кормить. Он заговорщически сообщил, что видит во мне зачатки настоящего официанта и загорелся сделать меня своим преемником. Заходил Эмин, он переливал в измерительную колбу напитки и сверял с записями – не выпил ли бармен больше, чем продал. В конце второго дня Маис удивился, что я не прошу на кухне поесть.
- А что, можно?
- Да конечно! Тарелка супа в день вполне оправданна. Только пахлаву и прочие восточные сладости – не разрешается! Это дорогая еда.
Интересно было наблюдать за посетителями. Однажды зашёл тихий парень, заказал суровый ужин: селёдку и бутылку водки. Видно было - интеллигентный алкаш, яркий, смахивающий на «звезду» в запое. Что-то его терзало. Он дал солидные чаевые, вежливо поблагодарил и ушёл. Моя напарница потом на кухне с аппетитом доедала оставшиеся кольца его селёдки. Вылавливала из масла пластины рыбы и впопыхах засовывала в рот, одной ногой уже ступая в дымный зал. Надо же.
Забежала троица подвыпивших молодых людей. Они смачно пили Вискарь до закрытия заведения и после. Меняла им пепельницы каждые пять минут под взглядом превосходства одной юной стервы. Девушки элегантно курили, вальяжно спорили, пытались произвести впечатление на парня, который постоянно выходил звонить третьей. Надо было поменять им лёд. Стою над холодильником, держа в руках морозный пакет с запечатанными пупырышками, и не знаю, с какой стороны к ним приступить. Ледяные камешки выскальзывали из пальцев, скакали по столу, и я готова была уже расплакаться, как боковым зрением почувствовала взгляд. Рафаэль Мамедович улыбался в дальнем углу, наблюдая за моими стараниями. Подошёл, показал, как надо, процитировал Некрасова и растаял в ночи.
Потом ввалилась толпа «начитанных» чеченцев. Они отчаянно махали руками, что-то объясняя друг другу,и мне казалось, присутствую на театральном представлении нации, о которой не знаю практически ничего. Когда один из них подошёл к стойке бара и, отчаянно жестикулируя, стал доказывать Маису, что именно чеченцы вертят Москву на пальце, Маис незаметно прошептал мне: «Отойди подальше, их обслуживать буду я».
Утром третьего дня – о чудо! - позвонили из типографии. Новый корректор понял, что этикетки не его судьба и сбежал. Велком, Марина Владимировна. Я отпросилась у Эмина и рванула в тёплую глотку метро. Вечером зашла в «Солоху» раскланяться. Ресторатор-лингвист удивлён не был. Подозвал официантку, угостил меня пахлавой напоследок. Странно, как быстро можно оказаться по другую сторону от недавней роли. Ну и на дорожку - на всякий случай, а вдруг согласится? - витиевато предложил мне покровительство без взаимных обязательств. Иным словом – гормональную поддержку. На этой классической ноте я раскланялась. Прости, Некрасов.
Первый день офисной работы прошёл, наверное, как у всех новичков – мышь бросили в клетку с тиграми. Тигры с интересом наблюдают и ждут от шмакодявки первых действий. Оказалось, надо было не просто корректировать макеты самоклеящихся этикеток. Необходимо было выучить в совершенстве всю типографскую магию. До сих пор вспоминаю с теплом, как билась над страшными терминами: холодное и горячее тиснение, флекса, конгрев, сплошное и выборочное лакирование, матовость, глянец, фольга, серебро, золото…
В конце рабочего дня поняла, что нельзя сразу объять необъятное – люди для этой работы учились в университетах. Но раз взяли, надо вливаться. Познакомилась со множеством интересных людей – иных, ярких, фонтанирующих идеями, умеющими преподнести себя, всё и всех именно так, как должно. И жадно читающих. Когда за обеденным столом на корпоративной кухне коллеги завели вроде бы заурядную беседу об этапах творчества Набокова и о жизни Бродского в Нью-Йорке, я чуть не подавилась сырником. Да, мне там нравилось с каждым днём всё больше.
Но, как бы ни были увлекательны мои поздние университеты, хотелось домой. По вечерам, связываясь по Скайпу мамой, глядела на Лёху через окошко камеры, как он прыгает на кровати, как меняется без меня, слушала, как каждый раз спрашивает о моём приезде и неизменно заказывает Деда мороза. Это всё лирика. Но это был свет в конце туннеля.
А туннели метро поглощали ежедневно. Ленивая лестница эскалатора. Вверх-вниз. Запах горячей резины и человечины (так называю стойкое амбре метрожителей), обшарпанные жаркие вагоны. В них за удержание равновесия отвечает один лишь мизинец, приложенный тыльной стороной к липкому поручню, а грудь наполняется центробежной расталкивающей силой. В метро я – китаец, глаза обретают характерную форму, разглядывая многочисленные указатели. Мама говорит, что у меня топографический кретинизм, поэтому дорога не запоминается, её приходится вычислять каждый раз заново. Гул, грохот, всё же, романтика! На иной станции засмотришься – лепнина, мозаика, «привет» из славного советского прошлого. А по пятницам я ныряла в подземную глотку, млея и теплея – в кишках метро станции Марьина Роща уличные музыканты играли классические произведения. Акустика была волшебной.
...Жизнь не экзотика.
Москвичка под зонтиком.
Барокко и готика.
Мадонна на каблучках.
В сумочке Стивен Кинг,
В плеере плачет Стинг,
Hа губах легкий дым
И огоньки в очках…
Однажды Таня Баранова собралась уехать в командировку и попросила меня навещать своего кота – наши дома стояли рядом. Я прониклась ответственностью. Это ж столько всяких телодвижений надо запомнить и сделать, чтоб войти в чужое жилище и накормить ничего не понимающего котяру! Таня, видимо, решила подстраховаться и налепила в квартире множество стикеров с указаниями и стрелочками. Кот, конечно, встретил меня прохладно, тапок не предложил, но показательно нагадил в лоток. Стикер на холодильнике попросил меня вытащить курицу, раскромсать на мелкие части и скормить жаждущему. Таня говорила, что купила птицу накануне в супермаркете, но дома тушка так заблагоухала хлоркой, что этот досадный нюанс изменил её участь, коту улыбнулись: от нашего стола – вашему. Мясо я разделала, пальцы покраснели и зазудели, но кошак делал такие пируэты вокруг меня, что решила, всё же, отдать хлорную куру на растерзание. Сьел и глазом не моргнул.
Дни тянулись. По вечерам у меня появился ритуал – сидела на скамейке у дома. Нельзя сказать, чтоб сильно доставали наверху, но эти пять минут в одиночестве были моими. Казалось, голова закипает от не успевающих обтесаться мыслей. А думать надо было много.
Ещё в первые выходные Женя предложила побатрачить на её друга жизни Виктора в Николо-Урюпино. Виктор представлял собой молодящегося полуцыгана-полухохла пятидесятилетней выдержки. Стриженный ёжик полуседых волос спереди и крысиный хвостик сзади. Такой полу-… Как писал Пушкин, «…полуневежда, полуподлец, но есть надежда, что станет полным наконец». Сверлящий взгляд мутных глаз позёра. Непонятно было, то ли он пытливо изучает тебя, то ли намекает, что неплохо бы закрепить знакомство деловым перепихом. Сделаю небольшое лирическое отступление, посвящённое любовно взращённой гриве нашего благодетеля. Она служила своему хозяину не только атрибутом его неотразимости, но и каким-то непостижимым образом через этот хвостик Витёк выходил на связь с космосом и улавливал волны гидрометцентра. Стоит так задумчиво, поглаживая три волосины, которые мне так хотелось отстричь ему в самсоновских традициях, и закатив глаза кверху, трубит: «Сегодня будет дождь…». Дождь, естественно, не приходил, но прогнозиста это ничуть не смущало. Вообще, смущать – было его единоличной привелегией. Женю он пытался как можно больнее унизить в моих глазах, а она, видимо, взбунтовавшись от такого поворота событий, стала так же резко парировать. Этого он мне не простит, подумала я и не ошиблась.
Деревня Николо-Урюпино оказалась очередным заповедником богатых папочек, куда вход был только по пропускам, а по улицам расхаживал спецназ с овчарками. В лесной глуши – насаждения добротных домов, стоимость которых исчислялась какими-то неподвластными сознанию ценами. Наш, к примеру, домик, вернее, домик знаменитого хирурга, но строящийся под предводительством Витька, достраивался для перепродажи в сорок миллионов (пять тыщ евро в месяц выходило только на отопление). Выходишь на порог такого, выпутавшись, наконец, из лабиринтов комнат и закутков, и вот он - Русский лес!
Высоко носящий себя Виктор спал в вагончике. Вагончик легче было бы взорвать и поставить новый, чем расчистить хлам и засаленность всего сущего в нём. Хозяин будки не снимая куртки, плюхнулся на незастеленную кровать и, уравновесив на животе ноутбук, с умным видом принялся тыкать пальцами в клавиши. В наши с Женей задачи за два дня входило: как-нибудь свести на нет холостяцкий лоск, обеспечивать кормильца горячим питанием, подметать километровый двор от постоянно опадавших хвойных иголок, вырвать траву, посмевшую проклюнуться меж бетоннных плит, постараться не заблудиться в доме, перемыть все поверхности в нём от строительной пыли, и все стеклянные стены и окна, какие только встретим на своём уборщическом пути. И, главное, улыбаться и не сутулиться! Иначе получали кулаком меж лопаток от ржущего босса. Ну не уважал он печальных сутулящихся женщин.
Вечером сели ужинать под «Машу и медведя», из ноутбука. Часть вагончика, отведённая мне, к тому времени только обогрелась камином, на мне было пять свитеров. Виктор на правах прораба, съевшего на этом деле не то что собаку – слона, учил нас с Женей житейской мудрости. Слушала, как десять лет назад он прикатил в Златоглавую, сжимая в охапке трясущуюся Женю, и устроил их обоих на стройку. Через сутки им едва ли не отбили почки, раскусив, что Витина напарница понимает в строительном деле столько же, сколько бегемот в балете. Долгое время «строители светлого будущего» спали на брошенном на пол пенопласте, что служило для них мощным мотиватором для дальнейшей борьбы за своё место под московским солнцем. Опрокидывая в себя очередные пятьдесят водки, Витюша душевно напутствовал нас ходить в церковь, как ходит туда он, слушаться его во всём и лучезарить. «Вот смотри, - сказал он мне, - какое расстояние между ног у Жени и какое у тебя! – тут он весело хмыкнул, а я чуть не подавилась куском кукурузного хлеба. «Это жрать меньше надо! Тут шевелиться придётся, а не жопу греть».
Легла на унылый матрас, распластанный на досках, не раздеваясь. За что получила втык от бдящего за всем Виктора – ишь, смотри, в одежде легла, шелка его пачкать! А между тем в складках этой незамысловатой перины уже довольно потирал лапки постельный клоп.
Нет, я не ждала идеальных условий, в Россию же ехала, не за границу какую. И незакрывающийся биотуалет попыталась полюбить всем сердцем. Как и самодельную банную комнату для рабочих. На полу сарайчика была постелена клеёнка, сверху – шланг. Прикрывай покосившуюся деревянную дверку и мойся холодной водой как тебе нравится. Ну или плещись в тазике с тёплой. Я сидела лягушкой над сорняками, торчащими из плит, вырывала голыми руками мокрые скользкие стебли, смахивала с бровей струи октябрьского дождя, и мысль о превратности бытия обуревала меня как никогда ранее.
Расписавшись напротив одной цифры и получив на руки гораздо меньшую сумму, в воскресенье вечером мы покатили обратно в столицу, чтоб к утру уже преобразиться в офисных мамзелей с идеальным маникюром и бодрым цветом лица.
Вторых таких выходных я себе не позволила – устроилась на эти дни на милую «Горбушку». Бывший босс Макс обрадованно принял меня на место, которое я занимала четыре года назад – торговля аудиокнигами. Всё возвращается. Из меня продавец, как из топора расчёска, все вокруг смеются, что не левачу даже при идеальных для этого условиях, но кассы я делала такие, что мы начинали верить в возрождение интереса народных масс к книге. Вот где пригодилось образование-то. Какое-никакое, но если бы меня спросили, есть ли в продаже Анна Каренина, я бы не ответила вопросом на вопрос: «А что из Карениной Вас интересует?».
...Дождь на Тверской-Ямской
В Филях и на Щелковской
Дождь завладел Москвой
Словно Наполеон
Птиц перелетных клин
Это прощальный свинг
В баре бармен своим
В долг наливает ром…
С хозяйками квартиры каким-то непостижимым образом нам удавалось сохранять нейтралитет. Ванную и кухню посещали по какому-то негласному и сразу сложившемуся распорядку, поэтому время на чистку перьев и закидывания в себя белков, углеводов и карагинана было рассчитано идеально. Лишь единожды Зифа отозвала меня в сторонку и попросила убрать сало из их непорочного мусульманского холодильника. Помня поговорку «что украинцу хорошо, то татарам – смерть», изъяла греховный харч на работу. Офисные девочки зато приняли сало на «ура», конфликт был исчерпан, даже не начавшись. По вечерам, если я ужинала одна, Зифа заходила на кухню покурить и поболтать. Рассказывала о сыне, который давно живёт отдельно «с какой-то вертихвосткой». Мало-помалу я начала понимать, куда ветер дует, и на всякий случай делала вид ещё более неприступный и мужененавистнический. Сын Зифы, как выяснилось, безработный наркоман со стажем, и деньги, которые мы с Женей платим за комнату, неуклонным потоком перетекали в его карман.
С Женей и Майей посещали клуб «Би-2» на Маяковке. Майин сокомнатник Миша с друзьями-музыкантами дарили прибалдевшей от блюза публике неизменные аншлаги. А мы лениво потягивали горячий глинтвейн, постепенно оттаивая во всех смыслах, и отбивали ножками в такт. Как-то перед клубом зарулили в «нехорошую квартиру» на Большой Садовой. Вдохнули благодатного воздуха, вобрали в себя Булгаковщины. Думала ли я, зевая на лекциях, что когда-нибудь выеду за пределы своей деревеньки и окажусь в святая святых? И, вроде бы, вот это стул – на нём сидят, вот это стол – за ним едят, но… Реликвия! Кто знает, может, именно такая расстановка мебели, такой изгиб телефонной трубки, такая марка печатной машинки, определённый вид из окна и «правильное» преломление света в совокупности своей рождают уже известную магию слов? Вот так и блуждали, скрипя половицами и раззевая рты в немом рыбьем восторге, мы, три полуграции, три одногруппницы филфака, болтающиеся по жизни, как бревно в проруби, три незамужние девушки булкаковского возраста. В том плане, что уж полночь близится, а Мастера всё нет.
...Дождь моросить устал
Кот прошмыгнул в подвал
Лист золотой упал
Всей пятерней в траву
Время грустных стихов
Вермута и зонтов
В облаке терпких духов
Осень пришла в Москву…
В типографии потихоньку начинала вникать в процесс. Мне стали доверять вёрстку, и я наряду с ней продолжала корректировать образцы макетов и оформлять повторы в архив. Но надо было возвращаться домой, в мой семейный ашрам. Мы с Женей вновь провели рокировку - она вернулась на моё рабочее место.
На Родину уезжала, жмурясь от щенячьей нежности. Полна была моя коробочка и ситцем, и парчой. Всё свершилось так, как и должно было быть. Напоследок мы с Зифой обменялись рецептами, я ей - украинско-молдавских рогаликов, она мне - татарских беляшей. Женя провела меня в ночь, и мы расставались с ней, как старые боевые товарищи.
Со щитом на щите. Но мудрее.
На этом университеты не закончились, что-то волнами догоняет и сейчас, через год после. Сейчас февраль, время года, когда каждый уважающий себя рефлексирующий романтик, вздыхает, скандирует «Достать чернил и плакать» и заносит длань над клавиатурой, ностальгируя и «препарируя». Февраль…
Но память меня, словно ветер уносит в другую, такую же точно, Московскую Осень…
