На следующий день рано утром Саша помыл свой старенький Ниссан, пропылесосил салон, отполировал стекла и приехал. Аделина покорно вышла, уселась в авто. И вдруг отказалась ехать к нотариусу. Наотрез.
- Какая-то ты стала твердолобая, Дюша, - обиженно сказал Сашка, пристально вглядываясь в бывшую жену.
По привычке он прочитал лекцию об ответственности, организованности, о порядке в голове, о совести, а также о грехе мшелоимства. Произнося слово «мшелоимство», Саша задел рукой руль. Ниссан жалобно хрюкнул, Аделина начала смеяться. Представила Сашу в образе юродивого, слоняющегося по улицам в лохмотьях, сверкающего голыми грязными ножищами и выкрикивающего: «Грешники, грешники, мшелоимцы проклятые!»
- Ничего смешного, открой библию, там это слово на каждой пятой странице! Ты наверняка даже не знаешь, что это слово означает. – оправдывался Сашка.
- Когда же ты успел уверовать? – пытаясь прекратить улыбаться, но не имея на это сил, продолжала Аделина.
- Между прочим я крещеный, в отличие от некоторых. – Сашка расстегнул куртку и продемонстрировал серебряную цепь, на которой где-то ниже под рубашкой должен был находиться православный крестик.
- Но как же тогда йога? Эти твои всякие таро? Вишны, Кришны, мантры? А как же твой гуру? Как его имя, не помню?
- Палеодор! – подсказал Сашка.
- Саш, объясни, - не сдержала возмущения Аделина, от самой души говорила, от самой глубины усталости всепрощающей женщины, – Ты учишь, как правильно и как не правильно. Обвиняешь в придуманных грехах. Пряниками попрекаешь. Но узнав, что у меня рак, ты первым делом везешь к нотариусу писать на тебя завещание. Про это в библии что-то написано? Спроси Палеодора, как такой грех называется.
- Да что с тобой стало? – заорал Сашка, выпучив глаза и брызнув слюной, - Ты невыносима! Я тебе про картошку, ты мне про блины! Заладила, рак, рак. Понял я, понял. Не надо меня считать идиотом! Но я, в отличие от некоторых, обдумываю проблему системно! Учитываю все параметры! Рак раком, а квартира квартирой. Любишь ты намешать все в кучу! И Палеодора сюда, и пряники. Ты вообще адекватная?
Аделина сидела на пассажирском месте и смотрела в идеально вымытое лобовое стекло. Несколько снежинок медленно опустились на него и быстро растаяли. Как рано в этом году первый снег – подумала она, - октябрь только начался. Мимо машины пробежали школьники, шумно обсуждая что-то, вертя обувными мешками. Один мешок глухо стукнул по машине. Сашка на полуслове умолк. Глухой звук удара внезапно заблокировал поток слов и породил тишину. Сашка крутил в руках пачку сигарет. Доставал и снова засовывал обратно одну и ту же сигарету, которая не выдержала и сломалась. Табак рассыпался по куртке. Он нервно начал счищать его, опять задев сигнал.
- И-так, - медленно – по слогам - произнесла Аделина, - к нотариусу я не еду. А вот к Палеодору хочу. Вези. Надо проконсультироваться насчет мшелоимства. – она устало улыбнулась и взглянула на поникший профиль бывшего мужа.
- Мше-ло-им-ство – греховная страсть к приобретению и накоплению, вариант сребролюбия. Я медленно диктую для тех, кому одной квартиры мало, кто готов семью с маленьким ребенком на улицу выставить, – огрызнулся Сашка, передразнивая манеру говорить по слогам.
Он вышел из машины, хлопнув дверью. Закурил, притопывая и бурча под нос. Обдумывал, как общаться с неуправляемой бывшей. Как ее в таком состоянии к Палеодору? Идея провальная. Скорее всего ясновидящий на порог ее такую не пустит. «Еще и мне оплеух навешает», - думал Саша. - «А то и выгонит к хренам из группы». Хотя, перспектива исцеления Аделины была сама по себе приятна и возвращала к спокойствию за квартиру.
- Ладно, к Палеодору, черт с тобой, – усевшись за руль и немного успокоившись, процедил Сашка.
Он завел мотор и выехал на шоссе. Снег повалил плотной массой, покрывая стекла крупными каплями. Аделина почувствовала себя обезумевшей от свободы и бессмысленности своего существования снежинкой, которая не способна осознать, зачем она появилась и куда ее несет.
До какого же великолепия бессмысленно падение снежинки! «В бессмысленности ее свобода», - думала Аделина. Все ищут и ищут во всем смысл! А он ограничивает, обрезает крылья, обязывает. Смысл - уже не свобода, это узкий, выстроенный пунктир на карте жизни, тропинка посреди вселенной.
Хотелось Аделине обретения тропинки или ее устраивала свобода бессмысленности, она еще не решила. Она жила порывисто, интуитивно, чаще всего подстраиваясь под чужие тропинки. Мама внушала – надо быть полезной, надо быть жертвенной. Думать о себе – эгоизм. Заботиться о благополучии – мещанство. Мама конечно не могла уже строить социализм, хотя в глубине души наверное именно в нем и находила смысл. В ней странно сочетался советский человек и воцерковленная христианка. Она ходила по воскресеньям в храм, ставила свечи, стояла службы. Но 22 апреля покупала красные гвоздики и шла к памятнику Ленина.
Мамин метод воспитания перехватил Сашка. Он был как будто маминой проекцией в мужском обличии. Увещевал, наставлял, воспитывал, оценивал. Аделина незаметно перетекла из одного сосуда в другой – из детства в брак. Когда Сашка объявил, что уходит, она не могла толком понять, что испытывает. Похожее на боль чувство скорее было болью освобождения, чем болью разлуки. Так болят ноги, долгое время ходившие в тесной обуви и вдруг сбросившие ее. Онемение, тяжесть отека, болезненный прилив крови. Все это больно. Но потом ноги счастливы.
Раньше Аделина боялась остаться одна и терпела. Мама пугала одинокой старостью, ожидающей непослушных девочек. «Одиночество для женщины хуже смерти» - говорила она. А Сашка искренне полагал, уходя к другой женщине, что ничего не меняется, так как ответственность за воспитание бывшей жены по-прежнему на нем. И вины не испытывал.
Аделина прикрыла глаза. Вспоминала свои шестнадцать лет, 10 класс, Мишу, его красный джемпер, очки в тонкой оправе, широкую добрую улыбку, от которой замирало сердце. На его шее около горловины джемпера, была видна цепочка. Крестик? А может волчий зуб? Аделина весь урок пыталась угадать, глядя на литератора. И вот он наклонился поднять карандаш, и цепочка выскочила наружу. А на ней круглая, зубчатая по краям штучка, маленькое солнце. Подробнее не рассмотреть. Аделина после этого урока еще несколько дней мысленно рисовала золотое солнышко, придумывала детали, узор, контур, надписи.
Больше всего на свете ей хотелось найти Мишу. В нем осталась мечта, и наверное судьба. Потеряв Мишу, она стала бессмысленно падающей снежинкой.
- Чего такая нервная, Дюш? Плохо тебе? Одиночество заело? - вкрадчиво начал подбираться Сашка к очередному поводу для наставлений.
- Мне нормально, - отрезала Аделина, не открывая глаз.
- Да знаю я, как тебе нормально. До онкологии довела, вот как тебе нормально. Не боись, Палеодор мощный. Ты только не сопротивляйся его энергетике.
- Хорошо, - тоскливо вздохнув, ответила Аделина. И что ее дернуло ехать в такую даль. Надо было в институт Герцена. И, как в «Покровских воротах» - резать этот отросток к чертовой матери.
- Ну что хорошо-то? Не отмахивайся, не отмахивайся. Сейчас главное выкарабкаться, исцелиться. – Сашка после скандала по заведенному обыкновению резко добрел.
- Согласна, - эхом вторила Аделина.
- Не верится, - глядя на дорогу, Сашка крутил ручку радию в поисках музыки. – Палеодор будет говорить, так ты молчи. Поняла? Тогда может быть он допустит к «погружению». А от погружения чудеса сотворяются!
Сашка долго еще что-то объяснял про энергетику, про сакральный клапан верхней чакры, про кривизну вселенной и прямоту истины. Минут через тридцать Аделина открыла глаза, оживилась и огляделась, уже куда-то свернули. Шоссе превратилось в узкую дорогу на две полосы. По бокам стали мелькать низкие дома и густели пролески.
- Далеко еще? – спросила она.
- Минут сорок.
- Интересное имя у него - вроде похоже на греческое? Он священник?
- Какая разница? Причем тут имя? Ты слушай, чего говорю. Если он не допустит до погружения, все. Конец. Ходи к врачам или не ходи, бесполезно. И дело не в званиях, а в знаниях, которые он нам несет.
- Значит не священник. Так вы сектанты? Зачем крестик носишь, не понимаю. – Аделина все время пыталась применить логику, которая на Сашке постоянно ломалась.
- Господи, да за что мне это все! – заныл опять, - Ну чему тебя в университетах учили, а? Где твоя логика, интеллект? Мозг закис?
- Закис, закис, успокойся. Ладно. Не буду больше спрашивать.
- Нет, я уже не смогу успокоиться. Не смогу! Давай уж до конца договорим! Довремся до правды! Ты свою мать презираешь, что она по храмам ездит, лоб на богомольях расшибает, а сама дома иконы развешиваешь. Это логично, по-твоему? Я тебя везу к ясновидящему, который исцеляет онкологию пачками каждый день! И ты недовольна, подвох ищешь, в имени ковыряешься! Это логично? К нотариусу отказываешься ехать, хотя сама же предложила помощь и взяла ипотеку под залог своей квартиры. Это тоже логично? – начал распаляться и заводиться Сашка, иногда подпрыгивая на месте.
- Иконы не мои. Бабушкины. Давай остановимся?
- Остановить поток твоей глупости просто не реально! – с усмешечкой и фирменным пафосом произнес Саша.
- На заправке кофе выпьем. Что-то мне нехорошо, - пожаловалась Аделина, отвлекая Сашку от его очередных завихрений.
- Ясно. Мне все ясно! – орал он.
- На заправку давай. Мне в туалет надо, - более четко произнесла Аделина.
- Туалет, вот именно, туалет! Ты всю нашу жизнь превратила в туалет! Сливаешь любой разговор в трубу! Ну хоть раз договори до конца! – не унимался Сашка. Но уже было видно, что он и сам не прочь остановиться и покурить.
На заправке Аделина вышла и размяла ноги, любуясь побелевшими от первого снега крышами деревенских домиков. Снег был еще слабый, ему оставалось жить считаные часы. Внутри стеклянного помещения не было никого, кроме кассира. Забитые полезными в автомобильном хозяйстве мелочами стеллажи нарядно обрамляли витрину с пирожными и сэндвичами, разложенными красиво по тарелочкам.
Сашка накурился и вошел. Аделина к этому моменту расположилась за круглым столиком и отхлебывала обжигающий капучино.
- Может мужика тебе найти? – сказал Сашка, глядя на сэндвичи в витрине.
- Ага, я согласна. Можешь начинать искать. А еще лучше двух - один на работе, другой дома. Очень удобно.
- Давай-ка я тебе эстерхази возьму. - Он поднялся и купил ей крупный кусок торта. А себе сендвич с говядиной.
- Да уж: я потолстею раньше, чем умру, - заметила грустно Аделина.
- Кстати, твой диагноз - хороший повод ни в чем себе не отказывать! Я бы на твоем месте отрывался по полной! С тарзанки бы прыгнул, гульнул с девчонками, купил бы лабрадора. Пользуйся моментом – отрывайся, смотри, какой большой мир, а ты тухнешь в квартире, как монашка в келье. Но монашка хотя бы молится, белую энергетику накапливает, ауру просветляет. А ты? Ну какой толк от твоей готовности всем помогать? Ты же не живешь, ты еле тащишься за остальными, сама не понимая куда и зачем. Я тебе хоть какой-то стимул даю к саморазвитию, а ты сопротивляешься, споришь, зачем? – Сашка преобразился, отложив откушенный сендвич в сторону, он направлял на Аделину все виды радиации, которые был способен излучать. Она тоже отодвинула оставшуюся половину торта и не стала допивать кофе.
- Лабрадора завести не смогу, не на кого оставить будет. Собаки живут долго. А мне осталось чуть-чуть.
Лицо Аделины сделалось совсем детским. Сашке внезапно захотелось поцеловать ее в лоб, но он сдержался.
- Хомяка заведи. Они мало живут, года полтора-два. Самца! Вот и мужик в доме будет. – Пошутил он.
К заправке постепенно стягивался народ, заходили и выходили посетители, рабочий день набирал обороты, жизнь вокруг бурлила и не замечала отсутствия в ней Аделины. Упругие стенки плотной мембраны душили все сильнее. Аделина ощущала, что та первая мембрана, отделившая ее от всех после постановки диагноза, теперь обретает второй слой, и третий. Мембраны страха и беспомощности многоуровневым коконом медленно опутывают и давят, давят, давят.
