Не судьба

Холодный дождь старательно омывал глухой столичный двор. Слегка присыпала перекошенные в вечной судороге качели мелкая ледяная пудра - заунывная предвесница снега. Возле мусорных баков возились бомжи. Согбенная старушка в зеленом пальтишке с детского плеча и анарексично худая тетка в тяжелых мужских ботинках, подвязанных веревками. Тетка куталась в плащ, измазанный на спине ядовито-оранжевой краской, как будто забор, размалеванный граффити на тему "город в огне". Плащ продувался ноябрьским ветром насквозь и способен был защитить разве что соломенное чучело в огороде..

Территория мусорной охоты была четко обозначена заранее, любое нарушение невидимых границ грозило схваткой. Безжалостной и часто кровавой. Выдержанные в ключе взаимопонимания отношения между бомжами держалась лишь в зоне прямого подчинения одного другому, как в стае волков. Тетка в плаще с первого взгляда производила впечатление жесткого лидера с садисткими наклонностями. Бабулька в пальто - убогого морщинистого ребенка с отклонениями в психике.

Окружающие дома смотрели на бездомных женщин холеными окнами, зашторивая их поскорее, боясь впустить в свой внутренний уют чужую безысходность. В мир яблочных пирогов, вымытых шампунем кошек, плоских телевизоров и раздутых от еды холодильников не вписывались чьи-то голодные желудки или грязные обмороженные пальцы.

Бездомные женщины, казалось, не замечали промозглых струек, ползших змеями по их морщинистым лбам и пожелтевшим щекам. Они, словно акулы мусорного моря, выплеснувшего часть своих недр на асфальт, хищно хватали любую мало-мальски пригодную добычу - пакеты с остатками кефира, консервные банки с размазанным по донышку жирком, плесневелые шматки хлеба, просроченные упаковки йогурта. Запасы тут же отправлялись в "закрома" - объемные пластиковые сумки. Особенно ценной добычей были пригодные в хозяйстве предметы. Сковородки, чайники, кастрюльки, тазики, тумбочки, табуретки. Причем, с увечьями любой тяжести - без ручек, крышек, носиков, пригоревшие, почерневшие, помятые, поломанные - какие угодно, лишь бы еще можно было ими воспользоваться. Однажды неслыханно повезло - попалась почти новая газовая плита. Теперь подруги сервировали ее к ужину не хуже ресторанного столика, накрыв толстой фанерой и разорванным пакетом вместо скатерти.

Покрутив в руках фирменный утюг с оторванной ручкой регулирования пара, тетка в плаще задумалась, представляя живую картинку: жена кинула в неверного мужа этого "красавца", муж увернулся, и утюг, слегка боднув стену, улетел в батарею. Ручка громко шмякнулась в угол, а травмированный утюг замер в коме на полу, как живое воплощение абсурдности брачных уз... Женщина любовалась симметричным рисунком паровых дырочек на гладкой керамической поверхности утюга и думала... Ведь совсем недавно, может вчера еще вечером, эта гладкость прикасалась к чистым рубашкам, шерстяным брюкам, шелковым пижамам и байковым пеленкам, наполненным запахом теплого молока.

Тетка в плаще старалась вообразить тонкий аромат глаженого белья. В памяти рождались обрывки прошлого, мелькали смутные серые тени ее умершего в тюрьме супруга и полоумной матери, отписавшей за бутылку водки последнюю крышу над головой бритым ублюдкам "из собеса". И еще сына, которого забили сапогами и бросили подыхать на морозе его же армейские товарищи. Он был должен им какие-то "айфоны". Она не смогла найти, она не смогла прислать своему Ваньке эти чумные "фоны". У них в деревне никто не знал, где их продавали и сколько они стоили. На всякий случай, послала деньги, отложенные на новый диван, все пять тысяч. И благословила служить хорошо, как дед и двоюродный дядька.

По обмотанной шарфом и накрытой полиэтиленом голове все ползли и ползли прозрачные слезы осени, а с ними заодно ползли внутри головы строчки последнего письма от Ванечки: "Мамань, привет! Ты не волнуйся, служу как надо. Если сможешь, пришли айфон. Телефон такой. Вообще-то надо три. Но хотя бы один. Оооочень надо, мам, очень. Побывок не обещают, командир сволочь, но его уважают. Пока. Твой сын Иван."

Отмахнувшись утюгом-инвалидом от кошмарных видений, она швырнула его обратно в ржавый бак и прикрикнула на подружку:

- Ну все, Галь, ха-рэ шмонать тут, отваливаем!

Галя никак не отреагировала на просьбу коллеги.

- Гааааль! Я кому, блин, сказала! Пшли, - еще громче крикнула на старуху тетка и для пущей доходчивости швырнула в нее гнилой картофелиной.

Скрюченная до состояния подковы Галя на самом деле вовсе не была Галей. Более того - она вообще не слышала в окружающем мире ни единого звука. Привыкшая реагировать лишь на тычки и удары, она была согласна быть Галей, Веркой, Старой проституткой и Квашней отмороженной, даже не зная о своем согласии. Сегодня она была Галей. Послушно собрав окоченевшими руками воняющие тухлятиной сумки, Галя побрела за более приспособленной к выживанию подругой.

Больной, изъеденный ревматизмом, позвоночник вкупе с артритом в суставах заставлял Галю двигаться медленно, загребая правой ногой и глядя на ходу на свои старушечьи конечности в дряхлых мужских сапогах. Это был щедрый новогодний подарок подружки. Вручив сапоги, та произнесла, а Галя по ее губам прочитала самую длинную речь за весь прошедший год. Не речь даже, а признание: "На, держи, стервоза, чтоб не сдохла до весны! А то с кем я тоску заливать буду? Любимка ты моя скрюченная!"

Галя наступила в глубокую лужу и остановилась. Она замерла и перестала двигаться. Мутный взгляд был направлен по-прежнему на больные ноги, но в опухших водянистых глазах вдруг исчезла жизнь. Они как будто погасли. Галя перестала чувствовать тяжесть пакетов, раздирающую боль в пояснице, она оттолкнулась от земли и взмыла вверх. Голова сначала закружилась, но потом сладостное тепло разлилось по телу. Взмахнув руками, она села на провод, растянутый между крыш. Провод тоже казался теплым. Грея ступни на проводе, Галя рассматривала снующих внизу прохожих, квадрат детской площадки, полоски проезжих дорог. Она взглянула в небо, надувшееся тучами и изливавшее божественную тоску на бренный мир. Ей захотелось подняться дальше, выше туч, выше облаков, к солнцу. И сгореть скорее... Но тут Галя услышала внизу знакомый голос, он звал ее. Странно, ведь ее слух не умел улавливать звуки. Откуда голос? Галя посмотрела вниз и разглядела женщину в плаще, оравшую на согнутую пополам старуху, застрявшую в луже:

- Галь, ну ты охренела? Чо в луже встала? Пшли! Купаться надумала?

Галя была глухонемой с детства. Но не от рождения. В сорок третьем попала с родителями в плен и почти сразу - в концлагерь для мусульман. Мама ее была татаркой. А папа... А папа отказался покинуть маму и остался с ней до конца, хотя был по происхождению французом знатных кровей. Детей фашисты сразу у родителей забирали: отрывали, отбивали прикладами, вырывали с мясом из рук. Галя знала, еще помнила медленно разжижающимся мозгом, что ее имя означало по-татарски "госпожа". Папа придирчиво выбирал имя дочурке, похожей на волшебный сказочный цветок, распустившийся на радость миру! Ниса. Ее имя было вовсе не Галя, и не стервоза, и не... Ее звали Ниса.

Папа часто читал ей на ночь стишок Тютчева, сильно картавя руское эр и сглаживая согласные:

Ниса, Ниса, бог с тобою!
Ты презрела дружний глас,
Ты поклонников толпою
Оградилася от нас.
Равнодушно и беспечно,
Легковерное дитя,
Нашу дань любви сердечной
Ты отвергнула шутя.
Нашу верность променяла
На неверный блеск, пустой, –
Наших чувств тебе, знать, мало, –
Ниса, Ниса, бог с тобой!

А потом хватал дочку на руки и кружил, и шептал: "ma belle... ma belle.." Ниса обожала папин голос, слушала его, затая в сердце счастье, чтобы не выплеснулось.

В лагере детей держали в чистоте и сытости, как в дорогом пансионе. Трехлетняя Ниса думала, что тут очень странные добрые фашисты, они просто хотят помочь папам и мамам прокормить детей, потому что война, потому что голод. Периодически некоторые из ее подружек исчезали бесследно. Их уводили к врачу и больше не приводили обратно. Ниса решила, что врач проверял детям здоровье перед тем как вернуть папе и маме. Ниса жадно ждала момента, когда придут и за ней тоже...

У врача был стерильный белый кабинет. Все было белое - кушетка, стол, стулья, шкаф, пол, стены, даже окно было аккуратно замазано белой краской.

- Как тебья зовют? - с тяжелым акцентом спросил строгий дядька в белом комбинезоне и белой марлевой маске.

- Ниса, - вжавшись в белый холодный стул, ответила она.

- Как? - уточнил дядька, заполняя клетки белого листа нарисованными крючками и петельками.

- Ниса.

- Насиональноть?

- Французская! - радостно выпалила Ниса, ожидая скорого появления мамы с папой.

- Почьему француз? Татар? Ты татар? Татар-ка? - изгибая язык во рту в непривычных позициях, продолжал каверкать буквы врач.

- Моя мамулечка - татарка! А я как папа - француженка! - кокетливо почесав бритую голову, объяснила Ниса.

- Йа! Да, поньятно, - сухо констатировал дядька.

Он вышел и вернулся с белой железной коробочкой. В ней что-то весело позвякивало. Ниса мечтала, как доктор ей сейчас проверит сердце и услышит в нем французский марш, гордый и воинственный, и поймет: она - француженка! Как папа!

- Садись в кресльио и закрой глиаса, - приказал дядька.

Ниса забралась в белое чудовище с ремнями и рогами, торчащими отовсюду. Доктор пристегнул ее покрепче, достал из кармана халата плотные беруши и заткнул крупные оттопыренные немецкие уши... Сверху он бережно прикрыл их смешными пушистыми наушниками.

Нисе проткнули обе барабанные перепонки. Взяли пункции мозга - головного и спинного. Забрали полтора литра крови и положили в морге на каталку корчиться и умирать. Бог послал ей длительную кому - мозг сильно повредили, задели мозжечок и еще какие-то важные центры... Существенно пострадала память и соматическая нервная система. К счастью, Ниса ничего не запомнила, начиная с момента проникновения острого инструмента в слуховой проход. Яростная боль милостью защитных механизмов организма навсегда осталась за гранью сознания.

- Эээй, Галька, шевели копытами-та, а то завтра будешь у меня весь день опять Старой сукой вместо Гали.

Тычок ботинком в спину вывел Нису из состояния наблюдения за собой сверху. Она часто выходила из своего тела, взлетала, как голубь, и поглядывала сверху на двуногих бескрылых птиц в шапках.

Самое сладкое время приходило вместе с ночью. Пристроившись в теплом подвале на трубе, подруга поила Нису настоящим чифирем! Это случалось далеко не каждый день, и даже не каждый месяц, но если уж... То это был настоящий праздник!

Взбодрившись черной густой жижей, почувствовав знакомые сбои ритма в сердце, подруга завела песню.

- Ксюш, Ксюш, ксюююшааааа, юпачка из плюююююшааа, рууууусая косаааааааа... - воплощая дергающимися плечами цыганочку, выла тетка в плаще.

- НиииииСсссс, нисссссс... - вдруг тихо зашамкала сегодняшняя Галя, не меньше взбодрив свои замшелые извилины чайной горечью.

- Чо ты там? Не слышу? Чо-чо? - заинтересовалась потугами глухого чучела, радостно хохоча, соратница по бездомности.

- Ниииису ти ба, - отчаянно старалась выразить мысль Галя.

- Ха-ха! Точняк, Галька! Не судьба! Не судьба нам с тобой. В теплой постельке помереть да в чепчиках с бантиками-та в гроб лечь - не судьбааааа. Стерва она, судьба эта гребаная, - орала подруга, крутя головой и бедрами, - О, ништяк! Будешь ты у меня завтра не Галя, а Несудьба! Это будет твое имя на неделю! Хошь на неделю, а? Несудьба ты моя горбатая! Ха-ха-ха!!!

- Ниса Тьбаааа, - беззубо тянула буквы Ниса, силясь улыбнуться своим нервно подергивающимся ртом. Она говорила, что ее зовут Ниса. Что она из знатного рода Дюбуа, что она француженка, как папа, и что она могла бы сейчас быть вместе с родителями на небесах. За что-то ее наказал Бог - заставил жить калекой, спать на трубе в подвале и есть тухлые отбросы с помойки. И все равно она счастлива, что она Ниса Дюбуа! И что она целую неделю будет почти самой собой, отзываясь на кличку Несудьба.

Опубликовано:	01.04.2013 21:50
Создано:	03.2013
Просмотров:	3938
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

Не судьба

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться