Откровенно говоря, я не вижу особого смысла превозносить смиренных и кротких. Когда их превозносят, они перестают быть смиренными и кроткими
(Сэмюэл Батлер)

Все произведения автора

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото Хоккура

Проза

Дерево Веры Арямновой

Корнями оно уходило в небо. Макушкой касалось лета. Пышное. Летнее. Дерево.
Хорошо, что во дворе растёт. Хорошо, что из груди питается токами человеческими да разумом из головы моей. Было бы обыкновенным парковым – обрубили бы ему руки – как это модно сейчас. Вот и посмеялся бы заштатный ландшафтный дизайнер над порождением души человеческой. И плевать ему было бы, что небо корнями уходит в него:

…Пахло небо тёплым молоком,
и никто под ним не знал печали.
Наверху звенели и стучали –
звёзды прибивали молотком…

Из молочной почвы по кисельным облачным берегам тянулось древо отдать свою крону нам во исполнение небесного закона. А я – ничего не знающий, сидел себе за компьютером, смотрел в окно и не видел его. А хотел. Смутно различал штрихи. Откуда ж мне было знать тогда, что это ветви его? Откуда ж мне было знать, что смотреть надо не в окно, а в себя? Вчитываться в строки, прорастающие из корневых глубин в меня самого:

Сладко лету в дереве моём
на ветвях березовых качаться.
Мы согласно с деревом живём,
как сестра с её зелёным братцем…

Всматриваться в себя. Вслушиваться. Вчувствоваться в эту гармонию. Шорох листьев совсем близок. Покачивание веток на ветру – невесомо. И пение птиц. В этой широкой и густой кроне - голос пернатых созданий, прозревающих свою жизнь. Поющих о начале дня. Приветствующих солнышко:

Я скучаю по блескучим пёрышкам,
птичий нрав порою трудно скрыть.
И умею сытою быть зёрнышком…

Ничего не требующим. Только дай им попеть вволю. Дай кусочек синевы да зелени. И голос будет крепчать в перламутровом утре. Щебетанье накаляться. Слова – отдаваться в сердце каждого прохожего. Звучать музыкой из радиоприёмников и телевизоров. Шуршать колёсами проезжающих машин. Простукиваться вбивающейся строительной сваей неподалёку. Слышаться запоздалым грохотом уже пролетевшего самолёта:

…Знать, ещё не «попросили»,
рано полнить мёртвых рать.
Мне в России о России
столько надо написать!..

И отзовётся нечто древнее, живущее во мне с рождения. Голос крови ли? Вера отцов? Выйду на улицу в тёплый ещё августовский день. Подойду к дереву и скажу: «Ну, здравствуй, родное…». Обхвачу ствол руками. Прижмусь всем телом и почувствую ток его. Жизнь, спрятанную под толстой рельефной корой. Спрятанную вечность:

…Чёрным я пишу на белом,
и волненья не унять:
«Бог – в России. Занят – делом.
Спрятан – значится, хранят».

А потом можно сходить погулять у Фуксовского садика. Спуститься вниз по каменным ступеням. И идти овалами, по серпантину дороги спускаясь к Казанке. И опять меня со всех сторон окружают деревья. Ветви раскинуты по всему небу. Поддерживают его на весу. Листва острая, узкая. Полыхает зеленью за версту. Некоторые отклеившиеся листочки уже на земле. Пожухли. Смялись. Ветки недовольно корчатся без одёжки. Но ближе к стволам, в кроне, ещё густо, ещё есть откуда вспорхнуть:

…Ангел нахмурится, с ветки вспорхнёт –
строит гнездовье.
- Мается вечно этот народ
с глупой любовью…

Как много часов проведено здесь в вечерних прогулках одичавшей души. В размышлениях обо всём на свете. Томлении по непознанной ещё любви. Беседах с самим собой. За поворотом стоит единственный свидетель тому – кудрявый красавец клён. Раскинулся вширь. Богатырскими взмахами ветвей помогая себе расти высоко вверх. На его коже уже кто-то нацарапал любовные руны:

… как бы ни обидели его -
хоть ножом на коже вырезали,
дарит тень и свежесть - никого
нет светлее древа моего,
нет добрее древа моего,
и мудрей его найти едва ли.

Когда-то, ещё в школе, мы сбегали сюда, прогуливая скучные уроки. Деревья, растущие по склону Казанки, казались огромными и непролазными. Тянулись они почти до берега, до старой полузатопленной баржи. Здесь мы играли в войнушку, из сучьев и сухих опавших веток мастеря себе автоматы. Пробовали курить. Просто лежали закинув руки за головы, всматриваясь в густоту крон. Здесь было хорошо. Интересно. Причудливо. Пока однажды зимой не подъехал грузовик, и на склон из него не вывалили кучу собачьих скелетов. Результат отлова бесхозных животных. Больше к этому склону мы не спускались.

Скань раздетых ветвей
на холсте обнажённых небес,
дрожь остывшей земли,
перепаханной, чёрной и голой…

Уже совсем стемнело. Пройтись вокруг НКЦ, и пора возвращаться домой. У Министерства финансов мужик поливает из шланга клумбы. Заглядываюсь на красивые оранжевые и ярко-алые цветы. Интересно, как они называются? Думаю о том, что, наверное, я хотел бы быть садовником. Прекрасное же дело – растить живую красоту. Заботиться о цветах, ухаживать. Тихо. Размеренно. В гармонии с самим собой:

Я сажаю примулу в саду,
между пальцев пропуская землю…
А недавно я была в аду.
И теперь я многое приемлю,
не считая за беду – беду…

Прохожу мимо Площади Свободы. Смотрю на деревца боярышника у скамеек. В детстве мама собирала нас, дворовых ребятишек, и приводила сюда. Она садилась на скамейку и высматривала наряд милиции, постоянно патрулировавший здесь. А мы в это время забирались на хилые и скрюченные дерёвушки и срывали ягоды. Сочные и очень вкусные – если спелые. Когда поблизости появлялась милиция, мама предупреждала нас, и мы всей гурьбой сразу же слетались на скамейку, а потом, когда опасность прошагивала мимо, принимались вновь за дереволазанье.

Минуты счастья прошлого во мне
необратимо, как снежинки, тают.
Как свет колючих мелких звёзд во мгле,
когда светает…

Вот я и во дворе дома. А встречает меня всё то же дерево. Могучее. Непреложное – как вечный закон бытия. Соскучилось. Поигрывает листьями на ветерке. Сгребает к себе доброту и любовь, оброненные людьми, и готовится поделиться этим светом со мной. Я приветственно машу ему рукой:

…Вольно ветру листьями играть,
любо птицам отдыхать в прохладе.
Дерево моё – то брат, то мать,
и о друге с ним скучать не надо…

Подхожу к нему ближе. И оно шепчет мне:

Сгорели султаны сирени:
любая краса – на пока…
Но жар твоих стихотворений
дойдёт до сердец сквозь века.
Разрушится крепость строений,
спадёт голубая вода.
Но боль твоих стихотворений,
она, мой родной, навсегда.
Как ропот древесных листочков,
как треск согревающих дров.
Как градус вина – тот, что в бочках –
крепчает и сила стихов.
Ты бос, неуверен, отвергнут,
ты раб – над тобою цари,
но их позабудут, поверь мне.
Ты просто живи и гори!

Опубликовано:	31.08.2011 18:21
Создано:	08.2011
Просмотров:	3313
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

Дерево Веры Арямновой

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться