1.
Какой соборный циник произнёс,
Что благости везде - с горгулькин нос?
К чему бубнить Писание, смотри же,
Как два луча с Господнего стола,
Собой перебудив колокола,
Слоняются по сонному Парижу.
Душа лежит без тела. Тишь да гладь.
Но если ангел спустится забрать -
Святой отец, держи его на мушке,
Покуда площадь, плаха и тюрьма,
К утру опустошая закрома,
Выкидывают в Сену погремушки.
Горбун притих, невидимый с земли.
Чуть ниже - каменеют короли.
По площади, по лавкам, по судьбе ли -
Рассыпался народ, как нитка бус.
И город, как огромный карапуз,
Ворочается в мокрой колыбели.
2.
Горбун говорил, говорил... Истекала мгла
Последними всхлипами, вялым тычком кинжала.
Горгулья смирилась, что нет одного крыла.
Привычно не возражала.
Горбун горевал - и ломались во рту слова,
Срывались обрывками, хрипом, случайной датой.
Горгулья ждала, ощущая себя едва
Одной из десятка статуй.
В дремоте казалось: шагнёшь - и уже паришь,
И город-игрушка под лапами распластован...
Горгулья смотрела на спящий внизу Париж,
Едва понимая, кто он.
3.
уже не важно - таков ли бог,
и есть ли он вообще.
судьба врывается в дом и храм
булыжником из пращи.
когда злодейство, заслышав рог,
качается на плюще,
плевать и вечности, и кострам,
какие на ком плащи.
пожгут. утихнут. хлебнут вина.
настанет черёд облав -
и подлость, головы горяча,
потянется из углов.
но не расскажут ни письмена,
ни авторы книжных глав,
как бродят городом два луча,
не смея собрать улов...
