Миры моей бабушки (Гл.11. Звезда по имени Сева)

В сентябре сорок третьего года в Орск с фронта, проведать свою мать и сыновей, приехал Всеволод Николаевич Чебуркин. Мирная довоенная жизнь у него складывалась непросто. Старший сын, Андрей, которого дед забрал из Меликеса после смерти первой жены, был уже подростком со сложным, соответственно возрасту и событиям, характером. Началась война, Всеволод Николаевич ушёл на фронт. Мать деда - Вера Всеволодовна, главврач одного из Орских военных госпиталей была полностью занята работой и уходом за младшим сыном дедушки - Николаем. Он родился весной 1941 года и сразу осиротел, потеряв и мать, унесённую родовой горячкой, и сестру близняшку. Вере Всеволодовне было очень сложно справиться с работой и двумя внуками, поэтому временно определив Андрея в Орский интернат, она сосредоточилась на работе и догляде за месячным Колей. Он, совсем крошечный, одним махом потерявший и мать, и сестру, требовал большого внимания и времени.

Была у Всеволода Николаевича в этом коротком отпуске и ещё одна тайная цель - повидать свою бывшую соседку по дому, Ольгу Владимировну, пообщаться с ней, и договориться о возможности совместной жизни. Бабушка моя давно нравилась ему, как приятный человек и милая женщина, а теперь, когда они оба остались одни, мой будущий дед решил просить её выйти за него замуж.

Проведав родных и договорившись с Ольгой Владимировной пожениться сразу после окончания войны, если будут живы, дед Сева вернулся в свой автобат.

А бабушка осталась с двумя сыновьями и слабеющей свекровью, которая не смогла без урона для здоровья пережить гибель на фронте своего младшего, любимого дитя, и стала терять память, заговариваться.

Подобное уже один раз случилось с Татьяной Алексеевной, матерью Петра Ивановича. Получив в Германскую войну известие о гибели старшего сына Ивана она рухнула на землю,как подстреленная оленуха, и пролежала в беспамятстве около десяти дней, ни с кем не общаясь и не принимая пищи. Видимо это был инсульт. Потом её отпустило - поднялась,смирилась, и стала жить привычными работами и заботами, которых в крестьянской семье было очень много. Помимо дел по дому на ней целиком была чайная, из-за пристрастия мужа к веселящим жидкостям, она старалась не допускать Ивана Николаевича до вина-водки, продающихся там.

Татьяна Алексеевна, свекровь моей бабушки, дочь николаевского солдата, женившегося после двадцати пяти лет службы, жена "кулака" из деревни Носово, Буйгородской волости, Волоколамского уезда, мать трёх дочерей и двух сыновей, была женщиной трудолюбивой, строгой и умной. Она одна из немногих в деревне могла читать и писать, чем помогала сельчанам. К ней в заведение приходили не только выпить чайку или водочки, но и послушать читаемые Татьяной газеты, обсудить новости, попросить её рассказать письмо родственника, написать ответ сыну на фронт. А если прадед Иван Николаевич начинал куролесить и ссориться с посетителями, они ему резонно отвечали

- А мы сюда не к тебе пришли, а к Ляксевне, поговорить, послушать.

Поэтому, пока болезнь не совсем превратила её в беспомощную старуху, она, объективно оценивая обстановку, сама стала говорить моей бабушке о том, что "СеволОд Николаевич" - партия очень хорошая, мужчина надёжный и справедливый.

А что было делать? Сына у войны назад не выпросишь, погиб её Петенька. А двое внуков растут, им надо есть-пить-одеваться, да в люди выходить. И сделать это можно только с настоящим мужчиной-хозяином в семье. Мудрая была женщина, за деревьями всегда лес видела.

В те военные времена, бабушкой был сильно увлечён ещё один их общий сосед - интеллигент, умница, культурнейший человек, прибывший с сестрой в эвакуацию из Питера, работающий учителем в одной с бабушкой шестой школе, что над Елшанкой. Николай Николаевич Зотов. Из дворян. Мухи не обидит. Очень начитанный, богатейшей эрудиции человек. Но Татьяна Алексеевна, моя прабабка, его не жаловала.

- Это разве мужик, Оля? Да он же простого гвоздя в стену забить не может! Говорит-то красиво, но из слов каши не сваришь. Пропадёшь ты с ним, наплачешься, и ребятишек не поднимешь, не хозяин он совсем. Послушаешь - так наплетёт сорок бочек арестантов, а как руками что делать начнёт, так смотреть и смех, и грех!

Хоть приветлива была с соседом прабабка и любила Николая Николаевича послушать, и уважала за светлую голову, да большие знания, но мужем невесткиным и отчимом Петиных сыновей его не видела.

Получивши бабушкин отказ, в предложении руки и сердца, Николай Николаевич продолжал оставаться верным рыцарем, галантным кавалером и надёжным другом. После войны вернулся он в Ленинград, работал, иногда писал в Орск письма, сначала сам, обычным способом, потом, когда стали слабеть глаза - по линеечке, слепым методом, а последние были написаны его женой под диктовку Зотова. Бабушка хранила и шелестящие от старости конверты с его посланиями, и добрую память о друге времён войны, до конца жизни. И мне о нём много рассказывала с грустью и сочувствием.

А от Всеволода Николаевича с фронта пошли солдатские треугольники, когда просто сложенные из тетрадных листков, когда фирменные, с оттиском военных сюжетов, звёздами и лозунгами.

В них были вложены и воспоминания о приятном отпуске, завершившимся сговором, и надежды на счастливое возвращение с войны, и планы на будущую совместную жизнь, беспокойство о состоянии здоровья бабушки, очень деда расстраивала её затянувшаяся депрессия и слёзы, вопросы о детях, знакомых, родных, тревога из-за того, что, возможно, мать Петра Ивановича против их брака. Но тут он был неправ, Татьяна Алексеевна первая поняла - лучшего мужа Ольге не сыскать.

Поддерживала решение сына жениться на Ольге Владимировне и мать Всеволода Николаевича. Ольга ей нравилась, она считала будущую невестку женщиной доброй, способной полюбить маленького Колю, как родного сына. Так потом и получилось. А пока Вера Всеволодовна начинала с бабушкой хорошие близкие отношения. Помогать будущей семье сына ей было тяжело, так как на ней самой висело несколько ртов - внук, её дочь Ирина и сестра Валентина. Поэтому лишь иногда, передавала она бабуле немного хлебных корок со словами

- Это для вашей козочки.

Конечно они доставались не столько козе, сколько сыновьям. Размоченные в козьем молоке госпитальные корки были очень вкусным блюдом.

С тех пор этот эвфемизм стал частой цитатой в нашей семье, произносился он с иронией сокрытия неловкого факта, и тайной благодарностью его создательнице.

Когда осенью 43 года бабушка с моим папой заболели тифом и надолго попали в больницу, слабеющая свекровь перешла в семью своей младшей дочери - Клавдии, жившей в Орске, с мужем Василием Ивановичем Судовым, до войны директором сорок девятой школы в Старом городе, а в войну секретарём райкома одного из трёх городских районов, демобилизованным с фронта по возрасту. Клавдия Ивановна работала учительницей в одной школе с Петром Ивановичем. Весной 1944 года Татьяна Алексеевна умерла. Похоронена она на кладбище в Соцгороде(один из районов Орска). Папа мой в это время находился в селе Воздвиженском Клинского района у Антонины Никаноровны, матери Ольги Владимировны.

А в конце декабря 1945 года вернулся домой Всеволод Николаевич. Но ещё до его возвращения, бабушка с моим папой и маленьким Борей перебралась из посёлка Локомотивстрой на Никель, в квартиру деда, где с внуком Колей, жила Вера Всеволодовна, дожидавшаяся сына.

Об Андрее дед говорил бабушке так

- Это на твоё усмотрение, Оля. Андрей парень взрослый, пятнадцать лет уже, если тяжело тебе, то будет приходить к нам, а доучивается пусть в интернате.

Но бабушка так не смогла...

- Как это, Ира?

вспоминала она

- Мы, значит все вместе, трое сыновей с нами, а четвёртый в детдоме? Разве это по-человечески?

Поэтому, как только закончился учебный год, Андрей стал жить вместе со всеми, и дожидаться когда вернётся, задерживающийся Всеволод Николаевич.

А из армии деда отпускать не хотели. Хоть и закончилась война, но ему предлагали продолжить службу, повысить в звании, подкинуть ещё один орденок посерьёзнее, к имеющейся уже "Красной звезде",очень хорошим работником оказался капитан Чебуркин. Пришлось писать прошения, заявления, объяснения, о "малых детях", о "матери старушке". Отпустили всё-таки, хоть и не сразу.

Жарким и пыльным Орским летом дед Сева вернулся в свою разросшуюся семью. Уходил он на фронт дважды вдовцом, и отцом двух разновозрастных сыновей. А теперь его встречала жена и четверо сыновей -

- Адик, Владик, Боря, Коля

как часто скороговоркой перебирала их имена моя бабушка, когда звала их всех собирая. Этот перебор имён тоже стал семейной цитатой.

Так и начали жить. Дяде Андрею привыкать к новой семье не пришлось, он давно уже бегал в гости к нашим. Иногда заходил просто проведать, побыть в не казарменных тепле и уюте. Иногда, после разгрузки интернатом овощей, притаскивал в карманах несколько припрятанных картошек, которые бабушка помыв, сразу ставила варить. А потом все четверо ребят ели их с огромным аппетитом. Папа мой, эти картофельные моменты до сих пор вспоминает жмурясь от перенесённого удовольствия нечаянного военного пира.

Встретив сына, и сдав ему на руки подросшего Николая, мама деда - Вера Всеволодовна, уехала домой в Москву, в свою полуподвальную квартиру в Девятинском переулке, на задах Американского посольства, двор в двор.

Интересная это была квартира. Несколько раз я с бабушкой гостила там. Из поленовского дворика вход не вверх, как обычно, а вниз. Тёмный коридор, стены в масляной коричневой краске, запах керосина. Две комнаты. Окна как стаканы в подстаканниках, вверху светлые, а от пояса вниз в цементно-кирпичном кармашке. Но жизнь кипит! Тут и Вера Всеволодовна, уже главврач детской московской Морозовской железнодорожной больницы, и её энергичная дочь тётка Ирина,вся просто пышущая здоровьем и энтузиазмом, а потом ещё и дочки дочери. Шумно, иногда даже визгливо, от обилия женщин. Раскованный смех, уверенные лица. Мне там нравилось.

В один из наших приездов среди женщин вдруг обнаружился мальчик Лёша, приблизительно мой ровесник. Нам предложили поиграть вместе в малюсенькой детской комнате без окон, чулан какой-то, но уютный. Лёша нашей игре был рад, вывалил все свои игрушки, в том числе и железную дорогу с рельсами, вагонами, паровозами и прочей завлекательной мелочью, и мы так сблизились, что стали всё время проводить вместе. Через несколько дней пришло время объезда к нашим, в Геленджик.

В поезде бабушка начала осторожно выспрашивать меня, как мне игралось с Лёшей.

Игралось очень хорошо, мальчик был добрым и весёлым. Бабушка удивлялась. Я не понимала чему.

И только когда я стала намного повзрослей, она вдруг спросила у меня

- А ты помнишь Лёшу из Девятинского?

- Да, конечно. А что?

- Ему сделали операцию, теперь он как все.

Я не поняла

- Так ты действительно тогда ничего не заметила?

Удивилась бабушка

- Ведь у Лёши были волчья пасть и заячья губа!

- Н-не-е-т.

Я пыталась вспомнить. Но кроме того, что с тем мальчиком мне было очень легко и весело, больше никаких подробностей не всплывало. Как же мы с ним разговаривали? Ведь наверное это было очень трудно при его пороке?

И бабушка рассказала мне, что Лёшу взяла из детдома сестра деда Севы тётка Ирина, массажистка при больнице. Были большие сложности с лечением. Потребовалось три последовательные серьёзные операции, чтобы мальчик смог выглядеть как все, говорить и питаться без труда.

Ещё больше, и с ужасающими медицинскими подробностями, выложила мне, приехавшая как-то к нам на море сама тётя Ирина. Она привезла фотографию Лёши с двумя еле заметными швами в области бывшей заячьей губы. Тыкая в фотографию пальцем, и с напором громыхая голосом она показала мне, что и как было с Лёшей сделано. Здорово конечно. Парень мог теперь и учиться, и работать. Женился. Стал жить нормальной жизнью. Молодцы они, эти мои медицинские родственницы.

Соседи, правда, поговаривали, что Ирина взяла Лёшу для решения квартирного вопроса. Может быть это отчасти и так. Но если бы все так решали свои проблемы, в мире осталось бы меньше обездоленных людей. Лёша стал физически полноценным человеком. А когда на этот пресловутый квартирный вопрос был дан квартирный ответ, парень не был пущен по миру, или обведён вокруг пальца, а путём нескольких обменов, проведённых тёткой Ирой, получил законное отдельное жильё для себя.

Да. Послевоенный Орск.

Мирная жизнь большой семьи поначалу складывалась очень тяжело. Всеволод Николаевич нервничал, менял работы, изобретал разнообразные легальные приработки, что бы прокормить четырёх детей и двоих взрослых. С фронта он привёз кое-какое трофейное бархлишко - велосипед, несколько отрезов, прекрасный аккордеон. Всё это пришлось продать, что бы купить корову. Больше всего дедово сердце сопротивлялось продаже аккордеона, он так любил музыку, имел абсолютный слух и славный тенор. Но пришлось, и кормилец смирился, отнёс на базар свою радость. А мальчишки больше всего жалели велосипед.

Потом, попозже, в семье появились два велосипеда, не очень новых, но гоняющих не хуже любых других. На них братьям очень нравилось носиться к Уралу, на илисто-песчаный, зеленоватый пляж европейского берега реки. Старшие на сиденьях, за рулём, а младшие на багажниках, которые металлически лязгали, дрожали и трясли Борю с Колей. Мчались на перегонки, кто первый достигнет моста в Старый город расположенный уже в Азии.

А вот музыкальный инструмент дед смог купить только в самом конце жизни. Несколько раз он приходил домой к бабушке с известием, что в комиссионке увидел очень хорошее пианино:

- И звук, Оленька, звук очень хороший! Глубокий.

- Ну хочется тебе, Сева, купи, я не против.

Отвечала бабушка.

Но покрутившись в постели ночью и всё взвесив, дед встав утром, и придя к бабушке на кухню, говорил:

- Я тут ночью подумал, Оля, нет, не будем брать инструмент. Потерпит пока. Нам насос на дачу покупать, шифер. Крыша-то течёт у домика. Ничего, всю жизнь прожил без пианино и ещё подожду.

Бабушке деда жалко, понимает как ему хочется музыки. Но такие вещи она привыкла оставлять на его решение.

- Как решишь, Сева. Не сейчас, так когда-нибудь купим.

Всеволод Николаевич и действительно купил "инструмент", хорошее пианино, через несколько лет после смерти моей бабушки. И мы за него были рады.

А все нереализованные из-за трудных времён музыкальные таланты деда, прекрасным розовым садом расцвели в его внучке, моей двоюродной сестре Марине. Она, обладательница идеального музыкального слуха и математического склада ума, стала настоящим большим музыкантом - органисткой, и историком органной музыки. Концерты даёт, пожалуй, на всех знаменитых органах мира.

Работал дед после войны в орском посёлке Никель начальником транспортного цеха, и в его ведомстве, кроме автомобилей были ещё и лошади.

Одно из ярких воспоминаний моего папы, это то, как приехавший с работы отчим, просил его отвести назад на производство лошадку. Папа падал в сани, или на телегу, по сезону, и правил в транспортный цех.

Жизнь очень медленно, но налаживалась. Есть стали сытнее, одежду для детей добывать стало легче, правда, летом всё равно отнимали у сыновей обувь, иначе вдрызг разбивалась бы она в неистовых футбольных баталиях на задворках Заводского переулка.

Начали случаться события, о которых несколько лет назад, в войну, подумать можно было только в безумных мечтах.

Например. Путём нескольких продуктовых обменов, разжился как-то Всеволод Николаевич большущим куском сливочного масла и сахаром. Принёс домой конечно. Сдал бабушке. А через некоторое время видит - выбегают из кухни один за одним четверо его сыновей и у каждого в руках кусок хлеба намазанный маслом и посыпанный сахаром. Так - один раз, второй, третий. Тут уж практичный дед не выдержал и возмущённо возопил

- Они пирожные жрут, Оленька!

Конечно, и эта фраза тоже стала семейной цитатой, произносимой в подходящей ситуации.

На выделенном участке, как-то посадил дед просо, а оно возьми, да уродись небывало. На всю зиму заготовили крупы на каши и гарниры, обменивали на другие продуктовые эквиваленты в городе, ездили в казахский аул, меняли на сливочное масло. Здорово помогло семье это просо. Но папа мой, потом многие годы не мог видеть пшенную кашу. Только недавно стал опять есть её.

Появился у практичного деда Севы и бредень-бредышок. С помощью знакомых, или старших сыновей, Адика с Владиком, брал он рыбки для семьи. Жаль, тогда её много не накопить было, холодильников не знали, соль в дефиците. Только поесть, да опять же продать-поменять, и то хлеб. А бабушка, родившаяся и выросшая в богатых рыбой клинских местах рыбку любила просто страстно.

Для прокорма коровы, брали делянки для покоса и ездили запасаться сеном на зиму, это тоже вместе с Адиком, Владиком. Поросят держали. Выкармливали, а для забоя приглашали специального человека, сами не могли. Поросята получались справными, упитанными. И только одного из них бабушка вспоминала с редкой для себя досадой.

Это был поросёнок заведённый бабушкой, после отъезда на учёбу в Москву старших сыновей.

- Столько сраму я с ним, Ира, приняла! Вспомнить страшно. Стыд просто. Не жиреет, растёт только в длину и в высоту. Что не дашь - ни в коня корм. Ноги худые, длинные. Полоски какие-то по телу, из сарайки всё время убегает и как собака за мальчишками носится. Все смеются, а мне хоть из дома беги! Ведь никогда у меня такого не было, что бы я в хозяйстве с чем-то не справилась! Соседи его Борькой прозвали, а он и рад - бегает, хрюкает, ластится ко всем, что бы почесали, ну вылитый пёс!

- А дальше что было?

- Что-что! А что было дале - люди не видали... Избавилась я от него и больше свиней не держала.

Очень веселила меня эта история.

Что касается Всеволода Николаевича, многие бабушке завидовали, кое-кто даже и вслух. Считали что достался ей и красавец, и труженик, и умник в одном флаконе.

И бабушка не жаловалась, считала что так и есть, хороший у неё муж. Воспитана была она по старинному, мужа в доме считала первым лицом, и, если что и делала по-своему, то всегда очень аккуратно, стараясь не обидеть супруга.

Прожили они долгую совместную жизнь. После полостной операции и последовавшего за ней заражения крови, дед стал очень беречь себя, изобрёл собственную "систему здоровья", которая включала:

Набор физических упражнений поздним утром -

дед подобрал их индивидуально для себя, прислушиваясь к организму, что полезно, что нет. Даже издал брошюру с пропагандой и объяснением своего метода. Делал упражнения медленно, широко и каждый день.

Обязательный дневной сон -

- Пойду я, Оленька, отдохну немного, что-то устал.

- Пойди, Сева, пойди, полежи.

Дед шёл в спальню, раздевался до нижнего белья, которое большую часть года состояло из трикотажных кальсон и нижней рубашки с начесом, нежных, голубых, зеленоватых и белых цветов. На кальсонах внизу были завязки, а потом их заменили обтягивающие щиколотку манжеты, нижние рубашки больше всего напоминали современные трикотажные толстовки, с тремя пуговками у окоёма гладкой округлой горловины.

Аккуратно разобрав кровать дед садился, подкладывал подушку повыше под спину, укрывался до пояса одеялом, брал с прикроватной тумбочки учебник физики или задачник, обязательно свежего выпуска, с изменениями в программе, с новыми задачками и примерами. И, вооружившись остро подточенным красно-синим карандашом, с удовольствием читал, подчёркивал, ставил восклицательные и вопросительные знаки, прорешивал задачки,выписывал маленькие резюме в аккуратные листочки- записочки, наслаждался, одним словом. Так проходило где-то 30-40 минут. После этого он засыпал на боку, и безмятежно спал около полутора часов. Вставал бодрый энергичный и деятельный.

Был ещё один пункт здорового образа жизни, который он совмещал с послеобеденным сном -

Поддерживание в активном состоянии умственных способностей. Для этого он и решал любимые задачки по физике, штудировал новые веяния в школьных курсах точных наук.

Входил в систему и физический труд с разумными возрастными нагрузками. Пешая ходьба.

И это давало свои результаты. Голова оставалась ясной, тело работоспособным, характер проницательным и доброжелательным.

Мой отец, получая от него очередное письмо, каждый раз поражался, как деду удаётся в 90 лет сохранить бисерным почерк, в котором еле-еле намечалось некоторое дрожание линии.

Но всё кончилось в один день, когда идущего с почты Всеволода Николаевича, снявшего пенсионные деньги, выследил, и ударил по голове чем-то тяжёлым какой-то негодяй. Дедушка сразу упал, потеряв сознание, в тамбуре подъезда. Налётчик, забрав деньги, скрылся. Деда нашли, привели в чувство в больнице, привезли домой.

Но это уже был совсем другой человек. Старое дитя, сидящее в постели и с удовольствием режущее туалетную бумагу на кусочки. Не пощадивший пожилого человека гад, отнял у него всё, кроме чисто физической радости жизни.

Деда Сева стал быстро слабеть и умер в возрасте 94 лет. А мог бы прожить и 100, как думает мой отец.

Вот таким достойным человеком был мой не родной, но самый родной и любимый дед.

Опубликовано:	12.03.2014 12:22
Просмотров:	4971
Рейтинг..:	15 Посмотреть
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	1 Посмотреть

Миры моей бабушки (Гл.11. Звезда по имени Сева)

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться