Его построили лет тридцать назад. Три подъезда, четыре этажа. Он был очень доволен своим твердым основательным положением в пространстве улицы, и тут же прирос двором с незатейливой песочницей и качелями.
Он просыпался рано, зажигая то один, то другой свой глаз, в просвете которых появлялись силуэты людей. Вслед за этим, начинали распахиваться карманчики подъездов. Подъезжали и уезжали машины.
После одиннадцати дня он мог спокойно наблюдать то за бабушкой, то за мамой с коляской, то за девочкой, которая в задумчивости тыкала пальцем в блестящие пуговицы домофона.
Он слушал разные истории: скандалы, смех, плач, новости, доносящиеся из телевизора и музыку грампластинок, радиоприемников, магнитофонов. Случалось, играли Шопена, иногда простой этюд, с ошибками и остановками… потом сначала и сначала.
Ночью он становился тише, чтобы не потревожить ни одной клеточки своего организма, где в разных позах - кто на спине, кто поджав колени - дремали, сопели и мирно спали жильцы.
Но вот объявили расселение, и они стали постепенно покидать его, вынося мешки, коробки, сумки, кровати, столы, а с ними истории и судьбы. И вскоре он опустел.
Я зашла туда однажды и прислушалась. В темноте лестничного пролета поскрипывала дверь, снятая с петель. Затем послышался долгий грустный вздох. Или мне так показалось? Наверное дом отдыхал. Он слишком устал за эти годы.
