Игра по черным и белым. Такт третий и четвертый. Темуан Дешарже.
Такт третий и четвертый.
Темуан Дешарже.
В небольшом холле пахло едой. Это было неожиданно. У доктора могло пахнуть чем угодно: кожей кресел, отдушкой дезинфицирующих средств, лекарствами, сандаловым маслом. Но это был маслянистый запах яичницы и сухарей, приготовленных вот только что.
Он сам появился неожиданно а проеме, неряшливый, не похожий на отстраненного, одетого в белое представителя медицинского сообщества. Посетитель невольно отступил назад, усомнившись, не ошибся ли он дверью.
- О, ля-ля! - музыкально произнес хозяин помещения, вы вымокли!
Он заботливо протянул руку, выражающую намерение принять мокрый плащ, но жест сменился на указуюший, и визави сам поспешно снял его и повесил на крючок вешалки возле входной двери.
- Вы не составите мне компанию, я как раз собирался отобедать?
Секунду помедлив, мужчина, чей внешний вид преобразился концертным фраком и узнаваемостью ярких афиш, довольно сухо произнес:
- Я не голоден.
- Ну, в таком случае, я выслушаю вас за едой, если не возражаете.
- Нет, не возражаю. Я не ем перед выступлением. Голод способствует игре.
- Вот как? Кстати об игре. Ваш сын, как он? Делает успехи?
- Собственно по этому поводу я и пришел. Не то чтобы по этому… В целом да, но…
Фраза была не доиграна, так как доктор Темуан, ни слова не говоря, развернулся и пошел в направлении кухни, которая располагалась тут же, по соседству с гостиной, она же прихожая, она же приемный кабинет и обеденный зал.
- Продолжайте, пожалуйста.
Продолжать было как-то не с руки. Все это внезапно напомнило ему эпизод, когда во время одного из самых блестящих выступлений он заметил скучающее лицо в седьмом ряду прямо по центру зала. И тем не менее, он продолжил:
- Я подожду, когда вы вернетесь. Я…
Но Темуан Дешарже был уже здесь, с подносом, на котором стояла тарелка с яичницей, хлеб и стакан кофе. Он сел и принялся за еду.
- Может кофе? Ах, да…
Пауза. Ауфтакт.
- Ну продолжайте!
Пауза.
- Моя супруга… она рассказала мне наконец о вашем заключении относительно нашего сына. Она в последнее время все больше предпочитает не обсуждать со мной здоровье нашего ребенка, что меня тоже беспокоит. Как бы то ни было, я хотел услышать это от вас, тем более, что сама формулировка мне показалась… несколько… возможно наука шагнула вперед в этом вопросе…
Доктор уловил тонкий сарказм в словах виртуоза, но нисколько не смутившись, поднял на него оживленные глаза:
- Я помогу вам… Она показалась вам романтичной? Звучит романтично, не правда ли?
Болен любовью. Увы, это самый распространенный диагноз на сегодняшний день, самый распространенный и самый плохо диагностируемый диагноз.
Бежевый плащ еще висел на своем месте. Не пора ли встать, забрать его и выйти за дверь?
- Но что, собственно говоря, вы имеете в виду?
Дешарже по-прежнему смотрел в глаза собеседнику:
- Любовь имеет много оттенков, хотя по правде сказать, она сильно перегружена этим. Любовь-нужда * в частности. Мальчик очень чувствителен, но увы, слишком умен.
- Увы?
В этой интонации совершился резкий поворот и мотив окрасился тонами искреннего удивления и недоверия. И какое отношение это имеет к проблеме? Его сын все больше отдаляется и уходит в себя. Он по-прежнему тот же послушный и исполнительный, аккуратный ребенок. Но его партия в общем оркестре потеряла свой рельеф, как будто она затаилась и готовится внезапно выйти на передний план, заняв независимую роль. Без предупреждения. Неожиданно и не гармонично. Холодно и смело.
Мужчина встал и неспешно направился к двери.
- Сердце. Слабое сердце. Вы ведь это хотели услышать от меня? Физически слабое сердце. Практически все мои пациенты, точнее их родители могут сразу воспринять это без объяснений. Но видите ли… это не самое существенное так сказать обстоятельство с точки зрения здоровья, как я его понимаю. И здоровье психическое, если вы думаете, тут тоже ни при чем. Вы же музыкант. Вы должны понимать, что хорошая музыка получается только тогда, когда ты ее слышишь. Прежде всего в себе, а затем уже самом произведении и чуткости пальцев. Это все, что я могу вам сказать.
Он говорил это в спину стоявшего в нерешительности, опрокинутого и молчаливого отца, который в следующее мгновение спокойным медленным движением снял с крючка плащ, и не надевая его вышел за дверь.
Как в тумане переступал ногами он, двигаясь меж стен темного коридора. Внутри что-то оглушительно стучало. Этот звук срывающегося дробью барабана он ощущал всем телом, и странная мысль, влетевшая легким ветром в сознание, произнесла: “Где похоронено твое сердце, Шопен? “
Он вытолкнул дверь от себя, и мокрый бриз надвигающегося ливня ударил в лицо. Дверь замкнулась, щелкнув на прощание магнитом кодового замка. Где-то в ином времени и пространстве побежали диаграммы, ряды цифр, улиц, лиц и событий, и на панели компьютера обозначилась точка. Власа внесла ее в экспертный отчет и закрыла программу.
