В аспирантуре у меня было два научных руководителя. Одного я видел часто, второго – ни разу. Первый, Ольга Павловна – амбициозная, влиятельная карьеристка, хороший администратор и манипулятор людьми. Я выбрал её именно за эти качества, стал её фаворитом, дипломником. Конкурс в аспирантуру зашкаливал, на кафедре шла грызня. Мне хотелось поступить и спокойно защититься, не попав под осколки в чужих боях. Влияние и связи ОП пришлись очень кстати. Но и я на неё потрудился сполна, должником себя не чувствовал.
В научную работу аспирантов ОП вникала редко, а лучше бы – никогда. Литературы на русском языке по моей теме было – кот наплакал. Месяцами в Ленинке я занимался переводами с английского. Тем не менее концептуально диссертация не складывалась. Авторы елозили вдоль темы, писали много разного и мало внятного. Гугл заменяли упорство и случай.
А в Ленинке было правило: заказываешь книгу, кем-то уже взятую, допустим, на неделю. Другого экземпляра нет. Но тебе сообщают код полки читателя. Если книга там – берёшь её, работаешь, возвращаешь. Я всегда просматривал всю литературу, выбранную этими людьми.
И однажды нашёл на такой вот полке статью исследователя, по уши сидящего в моей теме. Пишущего ясно, логично, убедительно. Академика старой школы, инноватора новых идей. Звали его Роберт Плутчик – доктор психологии, профессор психиатрии, учёный мирового класса. Автор «Общей психоэволюционной теории эмоций», лучшей из пяти знакомых мне. Эта теория собирает, как пазл, в единую систему воззрения Дарвина, Уолтера Кеннона, Уильяма Джеймса, Фрейда. Объясняет всё об эмоциях: их генезисе, функциональном смысле, системном взаимодействии; их производных: защитах эго, чертах характера, неврозах, психиатрических диагнозах. Сейчас она – в любом учебнике. Тогда, в начале девяностых, теория и её автор с российской психологией не пересекались.
Как можно не влюбиться в человека, который ставит вашу голову на место? Превращает её из горшка мутной баланды в хрустальную сферу логики и смысла. Я написал Роберту Плутчику письмо, просил один из разработанных им тестов. Отправил почти на деревню дедушке, точного адреса не знал, только университет в Нью-Йорке. Вероятность получить ответ была такой же, как если бы неизвестному поэту ответил, скажем, Бродский.
Профессор не просто ответил. Я получил два толстых конверта А4 с ксерокопиями его новейших статей, глав из книг, тестом и короткой запиской: «Рад помочь, буду признателен за ваши результаты». Просмотрев эти статьи, я понял, что моя диссертация сделана. Да и карьера отчасти тоже. Я увидел десяток больших лекционных тем, исследовательских проектов, с экспериментами, с хорошей, доказательной статистикой; и столько же областей их применения в диапазоне от пикапа до профотбора.
Спустя два года я защитился. По мотивам диссертации была издана книга, подготовлен лекционный курс. Главу о результатах я перевёл на английский, отправил в Нью-Йорк. Профессор сослался на меня в новой статье и выслал её ксерокопию. Я хвалился этой ссылкой много лет. На одну из моих лекций явилась Ольга Павловна. Послушала и говорит: «Всё хорошо, но Плутчик у тебя – через слово, прям свет в окошке. Надо бы пореже, разбавить кем-нибудь».
Студенты так не думали. Треть курса писали дипломы по тем или иным аспектам психоэволюционной теории. Роберт Плутчик стал их кумиром. И вот один из бывших студентов, Олег, летит по семейным делам в Нью-Йорк. Юноша без комплексов – находит рабочий телефон профессора, звонит ему, упоминает меня. Тот предлагает встретиться. Вскоре они сидят в баре, пьют пиво, беседуют о науке. И обо мне. «Обалденно простой дядька, – рассказывал Олег, – никаких понтов вообще. Разговаривал со мной, будто я его коллега. Через минуту забываешь, что напротив тебя – гений». На долю секунды мне захотелось ударить Олега тупым и тяжёлым предметом. Зависть, досада стиснули мозг. «Он просил тебя позвонить, – Олег протянул визитку, – здесь прямой телефон. Мы о стажировке – нашей с тобой – почти договорились».
Выясняется, что родственник Олега, дядя или кузен, работает в благотворительном фонде вроде Сороса. Этих фондов тогда много развелось. Идея такая: профессор организует нам с Олегом internship на год. Фонд оплачивает авиабилеты, проживание в кампусе, стипендию. Я звоню обсудить детали.
Телефонную беседу моё сознание вытеснило – говорил я отвратительно. Помню только голос в трубке: низкий, гипнотический, спокойный, с интонациями опытного лектора. Сам я от волнения мычал как С. С. Горбунков в подземном переходе. Ты что, глухонемой? Да. Однако приглашение нам пришло.
Началась бюрократическая канитель: формы, справки, факсы, ожидание. В итоге фонд нас кинул, и дядя не помог. Сначала денег дали мало, потом не дали вовсе. Затем сказали: летите на свои, и мы вам после возместим. А где они, свои?
Вскоре мы с женой эмигрировали в Новую Зеландию. Денег хватило ровно на билеты в одну сторону. Новая страна – без контрактов и связей – омолаживает вас в карьерном смысле лет на пять-семь. Мне пришлось снова стать школьным учителем, помощником библиотекаря, статистиком в НИИ образования. Наконец – уже в Австралии – ресёрчером в институте мозга, поведения и развития при одном из сиднейских университетов. Мой первый одобренный грант был на тему очень близкую к исследованиям Роберта Плутчика.
Гугл сообщил, что учёному 77 лет, он сменил место работы и теперь – адъюнкт-профессор университета Южной Флориды. Я решился написать е-мейл на адрес кафедры. Просто жест, поклон, мол, помню, благодарен, занимаюсь тем-то там-то. На этот раз ответа не пришло. Видел ли Роберт Плутчик этот месседж? Вспомнил ли меня?
Погуглив профессора в следующий раз, я обнаружил печальную новость. В интернете появились соболезнования, воспоминания коллег. Из них я узнал, что помимо исследований, лекций, восьми книг, трёхсот публикаций Роберт Плутчик неплохо рисовал, увлекался скульптурой, сочинял стихи. А также был сыном эмигрантов из России.
Внутри меня будто мягко и плотно закрылась дверь. Окончательно ушла эпоха девяностых: аспирантура, дерзкие идеи, космические планы, открытие новых смыслов, воздух, полный обещаний, которые никто не собирался выполнять. Удивительно – пятнадцать лет я не чувствовал себя обманутым этим странным временем. А тогда вдруг испытал ощущение лузера, вышедшего с пустыми карманами из казино – в холодное утро, в скучную, трезвую, взрослую жизнь.
Я мало о чем жалею. Были серьёзные косяки, масса убитого времени, легион пустых, ненужных людей. Но и госпожа удача улыбалась иногда. В целом всё получилось, как надо. Кроме одного – я не встретился, не поработал рядом с настоящим научным руководителем. И только ли научным – вопрос. Не пожал ему руку, не сказал того, что хотел сказать. Вот это жаль, вот это, правда, очень жаль.
Я из земли, где все иначе,
Где всякий занят не собой,
Но вместе все верны задаче:
Разделаться с родной землей.
И город мой — его порядки,
Народ, дома, листва, дожди —
Так отпечатан на сетчатке,
Будто наколот на груди.
Чужой по языку и с виду,
Когда-нибудь, Бог даст, я сам,
Ловя гортанью воздух, выйду
Другим навстречу площадям.
Тогда вспорхнет — как будто птица,
Как бы над жертвенником дым —
Надежда жить и объясниться
По чести с племенем чужим.
Но я боюсь за строчки эти,
За каждый выдох или стих.
Само текущее столетье —
На вес оценивает их.
А мне судьба всегда грозила,
Что дом построен на песке,
Где все, что нажито и мило,
Уже висит на волоске,
И впору сбыться тайной боли,
Сердцебиениям и снам —
Но никогда Господней воли
Размаха не измерить нам.
И только свет Его заката
Предгрозового вдалеке —
И сладко так, и страшновато
Забыться сном в Его руке.
1984
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
