Пересмотрела фильмы, вспомненные в Ленте - "Более странно, чем в раю" Джармуша, "Облако-рай" Досталя и - неожиданно (ли?) явился третий - "Я тоже хочу" Балабанова.
Почему именно он? - пытаюсь понять...
Странный этот фильм я увидела трижды: впервые в год выхода на экраны (2012), потом - в день смерти режиссера (18 мая 2013), и в третий уже раз - буквально на днях.
Он, кажется, устал снимать кино и спрятался в жизнь, как делал это всегда в публичном пространстве. Все эти кепки-шапки, шарфы, свитера, в которые закутывался Балабанов, по самые глаза, по макушку, в глубины, прочь от чужих любопытных взоров...
Он, кажется, так и решил напоследок - кина не будет, смотрите жизнь, как хочу смотреть её я - бесстрастно, но пристально всматриваться в лица, фиксировать жесты и мимику, слушать шум города и задумчивые песенки обо всем и ни о чем, рефренность которых делает их органичной составляющей городского мира.
Всё просто в этой жизни, всё обыденно, неспешно и буднично. Это не Москва, она заполошнее, суетнее, у нее иной ритм и пластика. "Славный город Питер, что народу бока повытер" живёт по иным законам.
Обстоятельный полумент-полубандит профессионально валит троих и, уходя проходными, деловито добивает четвертого, отползающего от смерти, - работа у него такая, пришел, увидел, убил. Ему теперь ещё в церковь и в баню - мыться-каяться...
Поношенный музыкант идет привычным маршрутом, гудит подобно шмелю... горе выпил до дна... завтра будет война...
День, улица, фонарь, аптека... церквушка, баня, магазин... живи еще хоть четверть века...
Там, в банном расслабоне и начинается рассказ про Колокольню Счастья, там и звучит в первый раз - "я тоже хочу". Хочу - счастья, дороги, ожидания и надежды на скорую встречу, жизни, которая бурлит внутри и бестолково выкипает в пасмурной реальности.
Для компании нужен третий, а третий в неволе. И они идут выручать Фокса с кичи, им и это не в лом, умелым, ловким и бесстрашным, согретым балабановским юмором, богатырям современности.
Наконец, все в сборе, - поехали, оседлав черный Land Cruiser, поехали буднично и деловито, точно на рыбалку собрались или за город на шашлыки. Достало всё мужиков, остохренело - лабать, убивать, жить... Тягомотина повседневности взяла за глотку свирепой лапой.
А где-то стоит же она, Колокольня Счастья, маковкой в небе, крылечком в земле, в запретной и запертой зоне, измученной радиацией и вечной зимой. Счастье, его пытать надо, оно заслужило, оно не дается-не сбывается, ускользает... вот они и попытают, добравшись-дорвавшись до самой его сокровенной сути и обители.
Но сиротливым сквозняком тянет из тесных дворов и рядом с маленькой часовенкой такими бесприютными детьми кажутся лихие богатыри, но зачем-то тащит за собой освобождённый третий полуживого старика-отца...
И в тесной прихожей его аккуратный кореш задумчиво тасует колоду, отражаясь в зеркалах. Двери распахнуты, карты скользят на пол, закончены игры с судьбой.
Ещё будет квартира бандита-мента, где Рыцарь Печального Образа, грустно взирающий на быстрые сборы, напомнит о прошлом и прожитом.
Дон Кихот - мент - бандит...
Дон Кихот - солдат - мент...
Торг уместен, возможны варианты...
Но и это уже неважно, всё отринуто, всё брошено - "я тоже хочу".
На пыльной обочине их ждёт Любовь - недотёпистая проститутка с философским факультетом в анамнезе, восклицающая то же, что и все. Её скоро высадят, потому что впереди блокпост, где сурово и честно в последний раз предупреждают - назад никто не вернётся.
И расстаются богатыри с Любой-Любовью, отзынь! - говорят, не женское это дело - нагишом за счастьем бегать, девушка ты ядрёная, а зима впереди - ядерная, и до Колокольни ещё пилить и пилить.
Но настойчивая Любовь рвется за шлагбаум - она тоже хочет! не подходите к ней с вопросами! - и очень по-русски, по-руслановски несётся по белым снегам - суди люди, суди Бог, как же я любила...
Горит в темноте костер, греют руки и души уставшие люди, собираясь в последнюю дорогу. Библейские блудница и мытарь, воскрешенный Лазарь и музыкант Давид. И где-то во тьме бродит, знающий всё обо всех, Апостол Петр - владеющий ключами от рая мальчик-пророк. От Балабанова всегда ждёшь метафор и скрытого смысла.
Но в этой истории все удивительно ясно и прозрачно, нет никаких подтекстов, есть просто люди, которые просто хотят счастья.
Однажды жена Мандельштама, уставшая от бесконечных страхов, подозрений, ожидания ареста и высылки, в сердцах попеняла мужу, - что же это мы, Ося, так несчастливы!
И тут же услышала в ответ - кто сказал тебе, Наденька, что ты должна быть счастливой?
И в самом деле, кто им сказал?
Кто сказал нам всем, что счастье - явление непременно дОлжное быть в нашей жизни? Почему мы его так жаждем? Потому что нет ничего важнее и желаннее?
Потому что каждый хочет и ждёт прежде всего - счастья, а уже потом - всего остального, но как-то так замысловато устроена жизнь, что именно счастье приходит к нам в последнюю очередь или не приходит вовсе...
Нервная тревожная музыка вплетается в историю, бормочет слова тающий голос - ждет? верит? не верит? - и нет ему покоя и радости, нет откровения в монотонном круговороте фраз, нет ответа...
И сам Балабанов, сидящий у Колокольни, баюкающий сломанную руку Режиссер, замыкает круг, подтверждая возникшее в самом начале ощущение - это не кино.
Это жизнь, в которой счастья хотят и ищут все и всегда, мешая грехи с надеждами и отчаяньем, в которой у любого, собравшегося в последний путь, абсолютно белые - только тапочки на ногах.
А Колокольня, "снимавшаяся" в фильме обрушилась на сороковой день после смерти режиссера. "Солдатиком" ушла под воду и не вернулась. Закрылся портал. Наверное, это было отдельное балабановское счастье, его сияющий рай.
Последнее необходимое пояснение: строчка, вынесенная в заголовок, взята из стиха Александра Непомнящего "Апофатия", вот он -
Рай лежит на остриях копий
Чтоб увидеть, надо сметь ослепнуть
Чтобы понесли как лист сухой ноги
Как прикажет им невидимый ветер
И сырая трава задымится
Под невесомыми углями-ступнями
И пойдут греться звери и птицы
Hе пугаясь огня за следами
Ведь я не верю ни во что...
Ласточка подстреленная в пулю превратится
И найдет охотничка даже в подземелье
Сбросит с плеч свинец и в небо возвратится
В сени к нам с весною принесет веселье
Hоченька бескрайняя съежится в комочек
Ляжет помурлыкать на теплые коленки
Трибунал Сыновний расставит все точки
И хозяина тюрьмы поставят к стенке
Ведь я не верю ни во что...
Лабиринты долгие по дороге к Замку
Только не помеха это для лавины
Hе рисуйте, милые, нам черные рамки
Hас еще не создали - в руках наших глина
Ой, на сон грядущий эти сказочки страшны
Для братцев-пескарей, жизнью умудренных
Скушно тратить время, толковать им напрасно
Про победу павших и радость обреченных
Ведь я не верю ни во что
не верю ни во что не верю
я просто знаю
солнце горит во мне
солнце горит во мне
горит во мне
Второе Рождество на берегу
незамерзающего Понта.
Звезда Царей над изгородью порта.
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя - поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.
Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на Юг, я пальцами черчу
твое лицо на мраморе для бедных;
поодаль нимфы прыгают, на бедрах
задрав парчу.
Что, боги, - если бурое пятно
в окне символизирует вас, боги, -
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит, музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.
Когда-нибудь оно, а не - увы -
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы "не надо",
вздымая гребни выше головы,
туда, где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку,
- круша столы, грядущему моллюску
готовя дно.
январь 1971, Ялта
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
