Ваня рос тихим, послушным ребёнком. Ангелочек - говорили о нём родные и те, кто знал его хоть немного. В школе успехами он не отличался, любил петь, но не обладал сколько нибудь примечательным голосом. Иногда преподаватели говорили ему - если не будешь хорошо учится, в жизни ничему не научишься, пойдешь коровам хвосты крутить. Их предсказание оказалось пророческим. Куда ни пытались пристроить родители Ваню, везде от него отказывались, как от никудышного работника. И пошёл Ваня пасти частный скот. Летом пас коров и коз, зимой помогал односельчанам по хозяйству во дворе. Так и вырос, постарел, но по отчеству его никто не называл - для всех он был добрым, безотказным Ванюшей.
Вырвавшись из физической оболочки, душа Вани поднялась в небесную высь и оказалась у длинной высокой стены. Около светлых ворот стоял стражник - так определил для себя Ваня, и спросил. - Это ворота а Рай?
- Это ворота в Светлый мир.
- Мне, наверное, сюда.
- Почему ты так решил?
- За всю прожитую жизнь я никого не обидел, не сделал плохого даже коровам и козам, которых пас. Я любил слушать пение птиц, любоваться цветами, бабочками, подолгу смотреть на облака и размышлять о прекрасном Рае с удивительными плодами на деревьях, необыкновенными цветами и золотисто-розовом небосводом. Я верил, что, когда попаду туда, буду пить амброзию и наслаждаться райской жизнью. Прожив праведную жизнь, я же это заслужил?
- Ты хочешь наслаждаться, а кто-то должен будет работать на тебя - кормить, ублажать. А что взамен от тебя? Мало быть добрым, отзывчивым. Светлому миру нужны души тех, кто хочет быть Помощником Бога. Но, чтобы стать им, нужно много знать, уметь, а твоя душа молодая - это её только первая земная жизнь. У тебя большие знания в науке, технике, умеешь что-то создавать?
- Нет.
- Школу закончить ты не смог, научился только коров пасти. Какой из тебя здесь прок?
- Я много помогал односельчанам.
- Трудился поневоле, чтобы себя прокормить. Семью не завел, детей не растил - качество любви не нарабатывал.
- Я могу ухаживать за растениями, помогать кому-нибудь по хозяйству. Научусь, чему надо.
- Здесь нет растений, животных, есть души людей - сильные, способные решать сложные задачи. Свои способности один нарабатывали в течение многих жизней. У тебя пока ничего нет.
- Там дальше другие ворота, тёмные. Может, мне туда?
- Это ворота в Тёмный мир для злых, чёрствых душ. И туда пустая, ничего не знающая, не умеющая душа не войдёт. В Светлый мир приходят светлые добрые души, в Тёмный мир - души тёмные, злые. Но каждая должна быть наполнена знаниями и богатым опытом их применения на Земле. Чтобы использовать их здесь, всему надо старательно учиться в жизни. Учись всему, чему сможешь, набирай знания в науках, технике, нарабатывай творчество, стремление к познанию, труду. Для этого души посылаются на Землю. Возвращайся и ты туда.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
